мне все загваздал. Как же вам не стыдно? Почему вы калоши не сняли?
К о в а к о (смущенно). Я сниму.
Л ю д м и л а. Нет уж, сидите, а то еще хуже натопчете. Сейчас я вам газету подстелю. (Так и сделала.) Теперь сидите и без меня не смейте вставать.
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Мила! Поди сюда. Читай. Ну? Он и не инспектор вовсе, а пенсионер - такой же мусорный старикан, как я. Ведь это, выходит, он шарлатан какой-то, Дмитрий-Самозванец? (Ковако, строго.) Что вы за человек? Отвечайте.
К о в а к о (с большим достоинством). Вы хотите знать, что я за человек, Леонтьев? Вы это узнаете. Да, я пенсионер, Леонтьев, инвалид труда. Я начал свою трудовую деятельность сорок девять лет назад в скромной должности писца в управлении косвенных налогов. До Октября жизнь моя была бесцветной и бессмысленной, лишь революция пробудила мое сознание. Весь свой богатый опыт я отдал делу борьбы с эксплуататорскими классами. В годы нэпа мое имя гремело, достаточно напомнить дело нэпманов Маслюкова и Бурмана, дело корсетной мастерской Брие! Передо мной трепетали, любая попытка скрыть свои доходы разбивалась об мое искусство и мою неподкупность. В эпоху реконструкции я вновь нашел себя. В тридцать шестом году, если припомните, в газете 'Финансовый работник' появилась статья 'Тихон Ковако - гроза нарушителей финансовой дисциплины'. В годы Отечественной войны я был инициатором движения по борьбе с разбазариванием промышленных отходов. Вскоре после Победы ослабление сердечной мышцы заставило меня выйти на пенсию, но во внимание к моим заслугам и опыту я и сейчас привлекаюсь, в общественном порядке, для расследования наиболее сложных дел. Вот с кем вы имеете дело, Леонтьев. (Встал.) Вам угодно было назвать меня Лжедмитрием... (Заметив движение Людмилы.) Помню, помню, я с газеты не сойду. Ценю юмор, но не расположен шутить. Я горжусь своей профессией, и в интересах истины я обличу вас, Леонтьев!
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Стало быть, за свою работу вы денег не берете? Так я вас понял? Почему же вы мне не верите?
К о в а к о. Факты - мое божество. (Жест в сторону рабочего стола.) Не станете же вы утверждать, что все эти предметы являются вашей личной собственностью?
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Здесь не моя держава. Вот сын с работы вернется - он вам разъяснит.
Л ю д м и л а. Правда, подождите. Николай всегда в это время обедает. Посидите. (Выбежала.)
К о в а к о. Ну что же - объявим перемирие? Но помните - вы меня ни в чем не убедили. (Разглядывает книжные шкафы.) А вы книжник, оказывается?
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. У нас в семье все книжники - и сын и дочь. Основание библиотеке я положил. С девятьсот шестого года по шестнадцатый выписывал 'Ниву' со всеми приложениями. Классиков в коленкоровых крышках содержу - сам переплетал.
К о в а к о. Приятно видеть. Скажите, нет ли у вас Габорио? Могу похвастаться: имею 'Мир приключений' в комплектах с девятьсот одиннадцатого по двадцать шестой год.
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Этого у нас нет.
К о в а к о. Жаль. (Показывая на граммофон.) Увлекаетесь? Старомодная машина.
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Вот то-то и оно, что торопитесь судить. Модернизирован - слыхали такое слово? Звук высшей очистки через адаптер. И управляется на расстоянии.
Прокофий Андреевич взял в руки стоящий на столе
маленький ящичек, не соединенный проводами с
граммофоном. Нажим кнопки - диск граммофона начал
вращаться, иголка коснулась пластинки, и в трубе
чисто зазвучал великолепный бас: 'На земле весь род
людской...' Нажим кнопки - все остановилось, голос
умолк.
К о в а к о (почтительно). Федор Иванович?
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Он. Желаете послушать?
К о в а к о. Хорошо. Но помните - вы меня ни в чем не убедили.
Прокофий Андреевич нажимает кнопку. Опять раздается:
'На земле весь род людской...' Где-то рядом резко
тормозит мотоцикл. Через несколько секунд появляется
Николай Леонтьев. Ему лет двадцать шесть, одет в
черный бумажный свитер и суконные черные брюки, на
обшлагах брюк велосипедные зажимы. Не взглянув ни на
кого, бросился к окну. Отец окликнул его, но Николай
только отмахнулся и прильнул к стеклу. Вновь
возникает треск - какой-то мотоциклист на полном ходу
пронесся мимо окон дома. И только тогда Николай
обернулся. Он по-мальчишески радуется.
Н и к о л а й. Опять промахнулся!
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Кто, Миколушка?
Н и к о л а й. Чудак один из автоинспекции. Он мне еще на прошлой неделе сказал: 'Будешь без номера ездить - оштрафую и колымагу твою заберу'. И вот заметь: третий раз он за мной на своем 'харлее' гонится и каждый раз след теряет.
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Ну и возьми номер! Только еще мотоциклетного инспектора здесь не хватает.
Н и к о л а й (удивлен). Батя, да ты никак сердишься? Я бы рад взять не дают. Еще смеются, дьяволы, - это, говорят, не мотоцикл, а драндулет на заре технической мысли. Поезжай с ним за сто километров от Москвы, на проселках коров пугать.
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. И правильно. В столице живешь.
Н и к о л а й. Что правильно? Я не спорю - внешний вид у машины еще не отработан. А я считаю так: было бы толково, а красиво - будет. Черти! На заре технической мысли! А почему же он мою колымагу третий раз догнать не может? (С улицы доносится треск мотоцикла. Николай опять прильнул к стеклу.) Обратно покатил. Вот злится-то небось. Ой-ой, остановился... К чему бы это? А-а! Пацанов соседских расспрашивает. Ну нет, брат, ничего они тебе не скажут...
Вошла Людмила с посудой, поставила посуду на стол и
неслышно подошла к брату.
Ф-фу... пронесло. Ты что, Милка?
Л ю д м и л а. Что! Ничего. Поцеловать хотела своего братика. Могу?
Н и к о л а й. Скажите, какие нежности. Можешь.
Л ю д м и л а. Дурак. Ну, подойди ко мне теперь...
Н и к о л а й. Человек хочет есть - стало быть, от него чуткости не жди.
Л ю д м и л а. Ах, простите. Разрешите подавать или, может быть, сперва умоетесь?
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Погоди, Мила. Микола, послушай-ка... тут гражданин инспектор... он тебя дожидается.
Н и к о л а й. Какой еще инспектор? (Только сейчас заметил Ковако.) Виноват. Здравствуйте. Ко мне? А что, если я все-таки помоюсь? Вся эта операция займет по часам три минуты. Милка, дай мне... это, ну как его?..
Л ю д м и л а. Что у тебя вид такой ошалелый? Людей не замечаешь, слова забываешь.
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Почаще такие гонки устраивать, можно и вовсе в уме повредиться. Ну, что там у нас на заводе? Как дела идут?
Н и к о л а й. На заводе? Такие дела пошли - ой-ой!
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Хорошие?
Н и к о л а й. Как тебе сказать? Непонятно какие. Разные. (Людмиле.) Полотенце - вот что. Сама не могла догадаться?
Вышел, за ним - Людмила.
К о в а к о. Поскольку в моем распоряжении есть три минуты, я хотел бы дослушать пластинку. Но помните - вы меня ни в чем не убедили. Наоборот, я нахожу, что ваш сын заметно не в ладах с законом.
Прокофий Андреевич третий раз нажимает кнопку. Опять
раздается 'На земле весь род людской...'. В этот
момент к дому подъезжает автомашина. В дверь
