постучались, затем, не дожидаясь ответа, врывается
Касаткин. Это плотный, добродушного вида человек лет
сорока пяти, улыбчивый, суетливый, размашистый. Носит
усы и бородку клинышком, одет в темно-серую тройку,
не расстается с огромным всегда до отказа набитым
портфелем.
К а с а т к и н. 'Чтит один кумир презре-е-енный!' Каков голос? Гостей здесь принимают?
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Гостям всегда рады, а редкий гость - вдвойне радость. Здравствуй, Николай Иванович.
К а с а т к и н (единым духом, почти без знаков препинания). Здравствуй, родной. Разреши мне, так сказать, без околичностей и долгих слов, а попросту, от души, заключить тебя в дружеские объятия. Давай, старый хрен, поцелуемся. Э, нет, так дело не пойдет; что ты мне нос-то подставляешь, я ведь не японец... Будь здоров, родной, поздравляю тебя. Но-но, не притворяйся, будто не знаешь, с чем... Ох хитрец, ох хитрец, ох скромняга! Я Николашку твоего, тезку моего дорогого, с малых лет знаю, горжусь им и радуюсь за него... А тебя, старик, я люблю. Вот люблю - и все. Уважаю, чту в тебе одного из стаи славных, основоположников, так сказать, ветеранов... Я, конечно, себя с тобой не равняю, но ведь и я на заводе с двадцать шестого, шутка сказать, каждую щель знаю, каждого рабочего по имени-отчеству, живой свидетель роста; между прочим, зимой как раз юбилейная дата подошла, я и забыл, жинка напомнила, и хоть бы поздравил кто, - вот, ей-богу, люди! - ну да ладно, я ведь не честолюбив. Ты не думай, я зря не похвалю, я на похвалу скуп, ежели мне что не по душе - не постесняюсь сказать, за это меня и не любят некоторые... (К Ковако.) Здорово. Ты откуда? Молчи, знаю, - из бухгалтерии. Я в цехах всех знаю, ну а контору-то похуже, хоть и сам стал по воле партии в некотором роде чиновником, но как был слесаренком, комсой - таким в душе и остался. Здоровье не то, а задор прежний. Как время бежит, ох как время бежит. Кажется, давно ли Колька Касаткин был чумазым фабзайчонком, активистом, заводиловкой, а теперь вот эдакий солидный дядя, бороденка хоть покрась, хоть выбрось, седой волос прет - беда; руковожу, понимаешь, ответственнейшим участком, хоть и считается бюро, но на правах отдела, должность по номенклатуре главка, шутка сказать: изобретательство - раз, рацпредложения - два, разработка новых методов - все у меня; диплома нет, вот что подрезает, сколько раз просился на учебу, некем заменить, разве отпустят, - вот, ей-богу, люди! - ну что ж, зато я практик, ближе к массам, доверяют пока, шестой созыв член завкома, шутка сказать... К чему я все это говорю? Забыл, вот история, понимаешь... (Растерянно озирается.) Братцы, в чем была моя мысль? Ага, вот к чему: время! Время, говорю, как бежит!
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Сядь, отдохни. Скажи лучше - в какие ты святцы глядел, что поздравлять меня надумал? До именин моих вроде еще далеко...
К а с а т к и н (сначала удивился, но затем захохотал). Ох хитрец! И глядит святым, будто ничего не ведает. Где Микола? Подать его сюда на расправу! С вас банкет!
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Ты, Николай Иванович, коли шутишь так брось, а коли не шутишь - так говори дело. У меня и так сегодня что-то сердце обрывается.
К а с а т к и н. А ведь и правда - не знает! Неужели Николашка так ничего и не сказал? Вот, ей-богу, характерец! Толя! Ларочка! Что вы так долго копаетесь?
Вошли Анатолий Востряков и Лариса Венцова. Анатолий
тридцатилетний атлет, держит себя уверенно. Ларисе
тоже около тридцати - высокая, по-спортивному
сухощавая, с жестковатым юношеским лицом. Одета в
курточку из мягкой кожи, на груди 'колодочка',
фотоаппарат на ремне. Они очень веселя, в руках
свертки, бутылки.
В о с т р я к о в. Прошу извинения за нахальное вторжение... Прокофий Андреевич, милый... (Ставит на пол бутылки и идет к Леонтьеву с распростертыми объятиями.) От полноты сердечных чувств... Счастлив Колька, у него отец, сестра - есть кому порадоваться... Лариса Федоровна, знакомьтесь - это Колькин батька.
В е н ц о в а (протягивая руку). Поздравляю. У вас замечательный сын.
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Замечательного я в нем пока не замечаю что-то, а малый ничего, честный.
К а с а т к и н. Ребятки, а ведь он полностью не в курсе. Прошу слова для краткого сообщения.
В о с т р я к о в. Две минуты!
К а с а т к и н. Не уложусь, Толя.
В о с т р я к о в. Тогда молчи.
К а с а т к и н. Короче и ты не скажешь.
В о с т р я к о в. А я и говорить не буду. Читай, Прокофий Андреевич! (Вытащил из кармана пиджака смятый плакат и развернул.) Читай вслух, с выражением читай!
К а с а т к и н. Ну смотри-ка, сорвал все-таки... Вот, ей-богу, люди!
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. 'Молния. Сегодня токари первого прецизионного цеха Н.П.Леонтьев и А.А.Востряков, выполнив за пятилетку по двадцать годовых норм, начали работать в счет пятой послевоенной пятилетки'. Так, значит, вы с Миколой теперь в совсем другой пятилетке живете? Или вы там только работаете, а выпивать к нам возвращаетесь? Во всяком случае (рукопожатие), лестно подержаться за ручку.
К а с а т к и н (в восторге). Ох, ехида! Этот - скажет. Остроумный, чертила! Да ты понимаешь ли, Прокофий Андреев, масштаб событий? Министр приезжал, вместе с директором заявился в цех, лично благодарил, поздравлял. Я сразу почуял обстановку, сажусь на телефон, звоню: в ЦК Союза - раз, в райком партии - два, в газеты - три, к обеденному перерыву прилетает кинохроника, крутят на пленку... Между прочим, Толя, чуть не забыл: завтра тебя с Колей будут прямо из цеха передавать в эфир.
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Куда?
К а с а т к и н. В эфир. Сегодня у меня был человек оттуда. Оставил свой телефон. Куда же я его подевал? Караул, братцы! (Роется в портфеле.)
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Толя, ты человек положительный, растолкуй мне, что он болтает... И откуда у вас шальные деньги? Средь бела дня вино...
В е н ц о в а (осматривает комнату). Как интересно! Востряков, вы молодец, что уговорили меня поехать. (Прокофию Андреевичу.) Не надо тревожиться. Все очень хорошо. Это слава, настоящая слава.
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Слава, говорите? А вы, уважаемая, знаете ли, что такое слава, да еще настоящая?
В е н ц о в а. Ох, даже слишком хорошо. Должность такая.
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Значит, не все знаете, а вот вы послушайте старого человека. Когда я был в ваших летах, рабочего человека ежели снимали на карточку, так только для полиции, а в газете про него писали - разве уж под конку угораздит. А все-таки слава у рабочего человека была, и он ею дорожил, потому что добывалась она годами. Живет, скажем, человек на одном месте десяток лет, работает опять же на одном заводе, соседи к нему приглядываются и видят: человек трудящийся, обходительный, слову своему хозяин, не пьяница, ну а если и пьет, то рассудка не теряет, человек общественный, компанейский, не шкура, стало быть, и дело свое порядочно знает. Вот тогда помаленьку начинает идти про человека добрая слава. Она, слава, не громкая, но замечательно прочная, как все, что не наспех сработано. Оно, конечно, приятно, что про нашего брата в газетах печатают, но только доморощенной славой тоже пренебрегать не следует. Не хочу хвалиться, но вот нарочно, хотите в поселке, хотите на заводе, скажите людям, что Прокофий Леонтьев дела своего не знает, или что он частную мастерскую открыл, или что он туркам продался, - так вам засмеются в глаза и скажут, что этого никак не может быть.
В о с т р я к о в. Это уж ты что-то допотопное проповедуешь. Патриархат какой-то...
Вошел Николай с полотенцем на шее, за ним - Людмила с
тарелкой супа.
К а с а т к и н. Вот он, беглец! Ах, тезка, опозорил ты меня перед дамой.
В е н ц о в а. Как видите, у меня характер настойчивый. Придется сниматься.
Н и к о л а й (со вздохом). Вижу. Разрешите, я только тарелку супу проглочу. (Сел за стол.) Слушаю вас, товарищ инспектор. Извините меня...
