Она была права, она все понимала. Я убил человека. Как же теперь жить, как людям смотреть в глаза? Я ничего не хочу больше, я не могу работать. Бросить, бросить все, это не для меня! Я налил себе полстакана спирта и, не разбавляя, выпил. А в ушах звучат ее слова:
- А кто поможет ему, если будет поздно? А кто поможет ему, если
будет поздно? А кто поможет...
Эта фраза звучала в голове, как звучит испорченная пластинка, когда игла не может выйти из одной борозды в другую. А потом начал действовать спирт, боль стала тупой, и чтобы ослабить ее еще больше, я опять налил себе и выпил.
На следующий день в горисполкоме разбирали происшествие, народу было много. Кроме участников экспедиции были спасатели, оставшиеся в резерве, летчики, врачи из больницы, двое из милиции, еще какие-то люди.
Я сидел безучастный, как будто и не имел никакого отношения к
происходящему, и не руководил спасательной работой.
'А кто поможет ему, если будет поздно?' Действия Серова, то-есть мои, признали правильными, даже назвали наше поведение мужественным.
- Иногда требуется гораздо больше мужества, чтобы переждать пургу и тем самым сохранить людям жизнь. Серов это понял. А ломиться в лоб опасности мы сейчас увидели к чему это приводит.
Алексеев тяжело поплатился за свое легкомыслие, и это должно послужить впредь предостережением для тех, кто не понял до конца,
что такое опасность.
Зачем они об этом говорят, это не поможет Алексееву и не утешит Валю, а мы могли сэкономить сутки. 'Кто поможет ему, если будет поздно?'
А там продолжали говорить.
- Если бы не мужество, проявленное группой Серова, мы бы сейчас говорили не об одном, а о шести погибших. Правильно поступили товарищи из Харькова. Когда они увидели, что им не пройти маршрут, они повернули назад. Ну что ж, поход сорвался, потеряли год
подготовки, но у них впереди еще вся жизнь и тот, кто настойчив, тот всегда добьется своего. Я резюмирую: учитывая внешнее состояние погоды и те прогнозы, которыми мы располагаем, необходимо на месяц закрыть маршруты в северной части Полярного Урала. Может быть Серов хочет что-нибудь сказать?
- Нет, все и так ясно.
После разбора вышли на улицу. Ветер гнал по дороге снег, опять была пурга.
- Я не могу здесь оставаться, хочу скрыться где-нибудь. Я не имею права больше быть спасателем. Но где скрыться от себя?
- Эх, шеф, ты совсем распустился, возьми себя в руки, неужели ты думаешь, что было бы легче, если бы погибший был не один, а несколько человек? А после этого бы кончилась пурга?
- Было бы тяжелее, но сейчас тоже тяжело, поэтому хочется все бросить к черту. Я хочу перестать думать об этом. Только сейчас надо найти Валю и поговорить с ней, это трудно, но надо.
- Не надо, она вчера уехала.
- Ну что ж, тогда уеду и я, возьму отпуск и поеду к тетке, в деревню в Псковщине, молоко пить. Можешь считать меня трусом.
- Думаешь, хорошо будет? Затоскуешь там. И никто не считает тебя трусом, северные маршруты закрыли, а на южных ребята сами справятся. Если хочешь, я поеду с тобой.
- Не нужно, Саша, да я и сам, наверное, никуда не уеду. Просто тяжело все, а лямку надо тянуть до конца сезона.
Но до конца сезона я не дотянул: на следующий день я не мог подняться с постели, не было сил. Саша назвал это каким-то мудреным названием, а по-русскии, это попросту называется 'сдали
нервишки'.
Через неделю я был в Минске. Саша вернулся через месяц после меня...
Вот и вся история. Теперь ты понимаешь, что мне уже не быть прежним. Не смогу я быть спасателем.
Рита помолчала, а потом заговорила.
- Костя, милый, мне страшно подумать, что ты можешь вот так же лежать где-то в горах, беспомощный, на грани жизни и смерти и никто тебе не придет на помощь, или придет, но поздно... Я не хочу оказаться на месте той Вали или пережить то, что пережил ты, когда Таня не вернулась.
- Не надо об этом... Со мной ничего не может случиться, а со спасательной работой покончено, я же сказал.
- А с походами?
- Нет.
- Почему? Ведь это еще опаснее. Я не хочу, чтобы горы отбирали тебя у меня, а тем более - насовсем.
- Я мастер туризма, а это, в первую очередь, обязанности, я лишил себя права быть спасателем, но в походы ходить я могу, и водить группы тоже могу. И я должен это делать.
- К чему ты это все говоришь, я же сама все хорошо понимаю вообще, но когда это касается лично меня - не могу смириться. Это ты должен учитывать и найти какой-то компромисс.
- Хорошо, я подумаю, еще есть время. Пойдем станцуем, а то мы вообще всю ночь проведем за разговорами, а это все-таки новогодняя ночь.
- Пойдем.
8. Рита Панич.
Идет к концу третья неделя нового года, это совсем-совсем Новый год, есть Костя, и все вещи обрели другой смысл и наполнились новым значением. Я люблю его и хочу всегда быть с ним. Когда-нибудь это так и будет, но пока это тяжело, жить ожиданием. Ожиданием писем, ожиданием встреч. Каждый день бегу после работы домой и смотрю: нет ли письма, а Костя пишет не так часто, как хотелось бы, но сегодня вечером он должен прилететь. Двое суток мы будем вместе. Это так много! Но двое суток так быстро проходят, двое суток - это так мало.
Я пока не понимаю Костиной любви к аэропортам: я никогда не обращала на них внимания, просто место, откуда улетают, и место куда прилетают.
А я сейчас попытаюсь смотреть на аэропорт Костиными глазами:
много людей, все чем-то озабочены, и никто не знает, что скоро здесь будет Костя, никому до этого нет дела. Нет, я не люблю аэропорт, пока нет рядом Кости.
Скорей бы уж!
* * *
Мы стоим обнявшись долго - долго, уже кажется, все прилетевшие вместе с ним растеклись по городу, а мне страшно отпустить его.
- Я очень тосковала по тебе.
- Я тоже. Но теперь мы до понедельника будем вместе.
- Так мало.
- Да. Идем.
- Теперь ты мой гость.
- Скоро мы оба будем хозяевами.
- Скорее бы.
- Теперь уже скоро. Ну, как ты живешь, расскажи мне.
- Плохо. Мне все время нужно, что бы ты был рядом, а тебя все нет. Я все время говорю с тобой, а ты молчишь.
- Ты знаешь, со мной происходит то же самое. Я все время ловлю себя на том, что что-то рассказываю тебе, а вот сейчас мне и рассказать ничего не хочется, просто хочется смотреть на тебя и слушать тебя.
- Костя, вот такси свободное, подбежим.
- Бежим.
Ночь. Тихо. Стучат часы, стучит сердце Кости. Вот он, рядом со мной, он дышит во сне так тихо, почти не слышно. Самый дорогой на земле человек, еще совсем недавно бывший для меня бесплотной тенью, персонажем Юркиных рассказов, а теперь - мой.
Только совсем ли мой? Как я не хочу, чтобы он уходил на Север, я боюсь его потерять. Мне снится этот
