калека… И на том, мол, спасибо, а то многие помирали, — и того хуже…
Акимов остановился.
— И напишите, ваше благородие, еще, что и здесь господа нашего брата любят, как кошка собаку… Хороших господ мало; есть — нечего греха таить, а мало… Вы думаете, мужики, что так оно и следует быть, а в мыслях у меня, что не так оно следует быть и что ежели даже и собаку лупцовать, то она не сможет. А главное, от нашего затемнения…
Долго еще диктовал солдат, и когда Венецкий наконец кончил, то Акимов просил его отослать письмо.
— Очень вам буду благодарен, ваше благородие… И теперь, как мысли эти самые вы написали, мне как будто и легче…
На следующий день Неручный, осматривая больных, объявил Венецкому, что его назначили в другой госпиталь.
— Куда?..
— В Орхание!.. — отвечал задумчиво Неручный. — По жребию досталось.
— Не хочется?..
— Все равно!.. — как-то печально проговорил Неручный, — видно, судьба!
— Жаль, что вы уезжаете. Без вас скучно будет.
— Вам еще недель пять, а то и шесть надо в госпитале пробыть. Ранища-то у вас здоровенная была, и свободно ходить вам еще не скоро можно будет… Я бы советовал вам ехать в деревню… Там скорей поправитесь…
Венецкий последовал его совету, подал прошение в отпуск по болезни и через три дня получил разрешение. Оба приятеля крепко пожали друг другу руки при расставании… Венецкий опять утешал Неручного, но Неручный был сумрачен и все говорил, что ему не вернуться в Россию.
— Кланяйтесь матушке да скорей поправляйтесь на вольном воздухе… К тому времени, быть может, и война кончится… Теперь мы снова зашагали вперед… Бог даст, на новую Плевну не наткнемся.
— Возвращайтесь и вы… Вместе посмеемся над вашими предчувствиями.
— Навряд!
Они еще раз обнялись и расстались…
Наконец-то он узнает об Елене! — думалось Венецкому, когда он ехал в прекрасном санитарном поезде в Россию.
Глава двадцать шестая
Неожиданная радость
Слабая натура Елены не выдержала потрясений последних дней. Она занемогла. Старик отец перевез Елену на свою квартиру, поместил в своем кабинете и не отходил от дочери ни на шаг. Доктор объявил, что у Елены нервная горячка.
Прошло пять дней, тяжелых дней. Елена бредила, металась, никого не узнавая. Чепелев был безутешен. Он не отходил от постели своей любимицы и за эти пять дней совсем осунулся, проводя бессонные ночи.
С тоскою прислушивался он к ее бессвязному бреду, глядел на маленькое, исхудавшее, бледное личико, на впавшие, большие, кроткие глаза, тоскливо перебегавшие с предмета на предмет, и горько поникал головой. Тихие слезы невольно текли из его глаз.
«Неужели Леночка?..»
Он гнал от себя эту ужасную мысль и допрашивал доктора. Доктор говорил, что пока опасности нет и что беспокоиться нечего.
Наступил шестой день. Только что пробило девять часов. Старик, дремавший на кресле, открыл глаза и взглянул на Елену. Она крепко спала, дыхание ее было ровное. Старик прислушался и опять задремал. Наконец Елена пошевелилась. Отец встрепенулся.
— Леночка… Голубчик мой! — нежно прошептал он, нагибаясь к ней и глотая слезы. — Скажи словечко… Лучше тебе?
— Лучше, папа, милый мой!.. — проговорила Елена, тихо улыбаясь.
— Ну, вот и слава богу… Я знал, что тебе сегодня будет лучше… Я видел, как ты хорошо спала!.. — говорил Чепелев, сияя улыбкой, в то время как слезы лились из его глаз.
— Чего же ты плачешь, дорогой мой? Мне гораздо лучше. Я чувствую себя совсем хорошо… Только слабость… Ты не плачь…
Она протянула свою тонкую руку отцу. Старик улыбался сквозь слезы, слушая тихий голос своей «девочки», и, целуя ее руку, говорил:
— Я не плачу… Я так… А ты, девочка, прими-ка лекарство… Чаю хочешь?
— Хочу.
— Вот и молодец, что хочешь чаю!.. Сейчас принесу тебе чаю, а то ты ничего не ела эти дни…
Когда приехал доктор, серьезный немец лет сорока, старик весело ему объявил, что Елена пила чай, и крайне удивился, что доктор не обрадовался этому обстоятельству так же, как и он. Когда доктор начал осмотр больной, то старик снова упал духом. Ему казалось, что доктор что-то долго слушает ее и долго постукивает ее грудь и спину. Когда, наконец, он кончил осмотр и вышел в другую комнату, старик схватил его за руку и, заглядывая в его лицо с мольбой и надеждой, проговорил:
— Доктор! Вы от меня, старика, не скрывайте ничего. Леночка поправится? Она вне опасности? Скажите!
Доктор сделался еще серьезнее, поправил очки, пожал руку генерала и торжественно проговорил:
— Мы, генерал, никогда не скрываем опасности… Ваша дочь, слава богу, будет здорова.
Он говорил медленно, старательно заботясь о правильности фразы и о чистоте выговора.
Генерал потряс его за руку и весело проговорил:
— О, благодарю вас!.. Вы сами отец, вы понимаете, каково мне было эти дни!
Доктор сказал, что понимает, и, присев к столу, прежде чем стал писать рецепт, начал подробно объяснять генералу болезнь его дочери. Хотя старик ровно ничего не понимал из того, что говорил доктор, особенно когда дело касалось специальных названий, которыми врач как будто особенно желал щегольнуть перед генералом, тем не менее генерал слушал с благоговейным вниманием, боясь проронить слово.
— Теперь дело у нас пойдет на лад! — весело сказал доктор, оканчивая лекцию, — конечно, если не будет никаких новых осложнений…
Старик, было обрадовавшийся, снова почувствовал при этих словах тоску.
— Осложнения могут быть?
— О, разумеется, могут… Но только вы не думайте об этом… Я вас утешу и скажу, что они могут быть, но мы их не допустим…
— Уж бога ради, доктор…
— Нет, не допустим… Ваша дочь теперь, можно сказать, находится в удовлетворительном состоянии… Легкие в порядке… в совершеннейшем, как наши с вами, хотя там и есть маленький хрип, самый маленький…
— Хрип… — опять взволновался генерал.
— Ах, ваше превосходительство, ваше превосходительство, не беспокойтесь, неопасно… Хрип — это такие пустяки, что о нем нечего и говорить… Ну, дальше… пульс мне нравится… очень даже нравится; аппетит есть… Правда, печень несколько увеличена…
— А это опасно?
Доктор покачал головой и осторожно дотронулся до руки генерала.
— И опасно и неопасно… У нас это неопасно… Русский врач сказал бы вам, что это опасно, но я вам говорю, что это нисколько не опасно… — проговорил доктор, не пропускавший никогда случая кольнуть своих собратьев.
