молчаливая, была непривычно оживлена и больше не выглядела жертвой, смирившейся со своею долей. Вера Антоновна резюмировала общее настроение родственников: похоже, что наконец страна находит настоящего лидера.
Я обнаружил немало просьб, записанных на автоответчике, чтоб я отозвался, когда приеду. Первые дни я только и делал, что накручивал телефонный диск. Было и следующее обращение, озвученное голосом Випера: «Прошу советского Пелама, сбежавшего на юг Белана, Чтоб сей достойный озорник, Мне позвонил в свободный миг».
Эти стихи мне не слишком понравились. Не ощущал я себя ни Пеламом, ни беглецом, ни озорником. И вообще это слово — «сбежавший» — звучало достаточно уничижительно. Поэт несомненно давал понять, что я намеренно удалился под сень кипарисов, пока он сам вышел на рандеву с Историей. Уже не в первый раз я почувствовал, что Саня не прочь меня уколоть.
Однако, когда я ему отзвонил, он был достаточно лаконичен. Выяснилось, что он припас действительно незаурядную новость: Борис Богушевич намерен вернуться. Об этом ему сообщила Рена. Кстати, она и просила Випера при случае меня известить.
Наш разговор во мне поселил самые смутные ощущения. Прежде всего, меня удивила его сдержанность — ни слова о том, как он провел боевые дни. Было не слишком приятно и то, что Рене понадобился посредник, могла бы и сама позвонить. Да и Борис меня огорошил. Он был одним из немногих людей, не затерявшихся в эмиграции. Напротив, стал заметной фигурой. А главное — из его выступлений следовало, что он распростился с неласковой родиной бесповоротно. И вот — пожалуйста! — что его ждет? Я вспоминал слова Мельхиорова: «Российской свободе не доверяй».
Эфир буквально бурлил и дымился — он был заряжен речами, исповедями, беседами, новостями, сенсациями. Частенько до меня доносился воркующий голос Марии Плющ, но он — я отмечал это с грустью — не вызывал ответной вибрации.
Вдосталь перекормившись словами, охотней всего я слушал музыку. Возможно, сегодня я бы поладил и с этой изменницей Сирануш. Теперь бы я не свалил в антракте из богомольной Консерватории. Тем более, был обещан Брамс. Я вспомнил вопрос Франсуазы Саган, ставший названием романа: «Любите ли вы Брамса?». О, да! С удовольствием послушал бы Брамса.
Впрочем, и музыка не избежала отчетливых гражданских мотивов. Ахматовский «Реквием» вдохновил композитора. Он был сыгран — и с немалым подъемом — оркестром Министерства внутренних дел.
Когда в мою звучную Нирвану ворвался телефонный звонок, я выругался — всегда не вовремя. Естественно, это была Арина. Она осведомилась с обидой: в порядке ли мой автоответчик? Я буркнул, что иногда он буксует, пасует перед мощной энергией. Этот уклончиво льстивый ответ был принят — Арина сообщила, что в августе она мне звонила. Здоров ли я? Да, более-менее. Она сказала:
— Я думала, что тебя встречу.
— Где это?
— У Белого дома.
— Ах, ты там была?
— Ты меня поражаешь. Где же мне быть?
— Извини, ради Бога. Глупый вопрос.
— И кого я там встретила?
— Контрабаса?
— Белан!
— Тогда — Курляндского.
— Ну что за шутки?!
— Ельцина?!
— Випера! Саню Випера! Можешь себе представить?
Я выразил свое восхищение:
— Замечательно. Место встречи — эффектное.
Арина прочувствованно объявила:
— Он очень созрел за это время.
— Что и говорить.
— Сильно вырос. Я очень обрадовалась ему.
— А он — я убежден — еще больше.
— Ой ли? Почему ты так думаешь?
— Мой ум аналитика мне подсказывает.
Арина была безмерно довольна. И одарила меня хохотком.
— Ну, ты от скромности не умрешь.
Я сказал:
— Слава Богу. С этим успеется.
Она вернулась к приятной теме:
— Встретиться через столько лет… И где! В самом деле — тут что-то есть.
— Что и говорить. Просто здорово. Веников уже знает об этом?
