26
Только смеху ради я выглянул в заднюю дверь, а потом сунулся в гостиную и нагнулся, чтобы глянуть в окно. Так я, разумеется, и думал. Дом держали под прицелом со всех точек. Люди с винчестерами. Помощники шерифа по большей части — и несколько «инспекторов по безопасности», которым платит Конуэй.
Весело было бы взглянуть на них хорошенько, выйти на крыльцо и заорать им «здрасьте». Но тогда им тоже будет весело, а я смекал, что весело им и без того. У какого-нибудь «инспектора» палец на спусковом крючке наверняка чешется, и мужику только волю дай показать начальству, что он бдит. Мне же оставалась еще кое-какая работенка.
Нужно было упаковать все с собой в дорогу.
Я в последний раз обошел дом и убедился, что всё — и спирт, и свечи — ведет себя прекрасно. Опять спустился, закрывая за собой все двери —
Кофейник опустел. Осталась всего одна бумажка для самокруток, табаку — только-только на одну покурку, и да —
Я раскурил сигарету, глядя, как серо-красный пепел подползает к пальцам. Смотрел, хотя чего тут смотреть — я и так знал, что дойдет лишь докуда-то, но не дальше.
К дому подъехала машина. Хлопнула пара дверец. Кто-то прошел по двору, поднялся на крыльцо, прошагал к двери. Та открылась; вошли. А табак выгорел, самокрутка погасла.
Я положил ее на блюдце и поднял голову.
Сначала я посмотрел в кухонное окно — снаружи стояли двое. Потом — на этих: Конуэй и Хендрикс, Хэнк Баттерби и Джефф Пламмер. Еще двоих-троих я не знал.
Не спуская с меня глаз, они расступились, чтобы она вышла вперед. Я посмотрел на нее.
Джойс Лейкленд.
Шея у нее была в гипсе, и он воротником доходил до самого подбородка, а двигалась она неестественно прямо и дергано. Лицо — белая маска из марли и пластыря, ничего не видно, только глаза и рот. И она пыталась что-то сказать — губы шевелились, — но голоса у нее не осталось. Она едва сумела прошептать:
— Конечно, — сказал я. — Я на это и не рассчитывал, детка.
Она все приближалась ко мне, и я встал и поднял правую руку, словно поправлял прическу.
Я понимал: лицо у меня кривится, зубы оскаливаются. Я догадывался, как выгляжу, — только ей, похоже, было все равно. Она не боялась. Чего ей бояться?
— Конечно не можешь, — сказал я. — Вообще не понимаю, как ты могла.
— Два сердца бьются как одно, — сказал я. — Дыва… ха, ха, ха, — два ха, ха, ха, ха, ха, ха, ха — два — гос-споди бо… ха, ха, ха, ха, ха, ха, ха — два господи…
И я на нее прыгнул — рванулся к ней, как они и рассчитывали. Почти что. И как будто я сигнал подал, сквозь пол вдруг заклубился дым. А кухня взорвалась выстрелами и криками, и я будто взорвался с ними вместе — я орал, я хохотал и… и… Потому что остроты ума им все-таки не хватило. Что было острого, вошло ей между ребер — по самую рукоятку. И все они жили после этого счастливо, наверно, и, наверно… на этом… всё.
Ну да, я смекаю, на этом — всё, если только таким, как мы, в Другом Месте не выпадет еще один шанс. Таким, как мы. Нам.
Всем нам, кто начал игру с кривым кием, кто хотел так много, а получил так мало, кто хотел только хорошего, а получилось так плохо. Всем нам, ребята. И мне, и Джойс Лейкленд, и Джонни Паппасу, и Бобу Мейплзу, и здоровяку Элмеру Конуэю, и малышке Эми Стэнтон. Всем нам.
Всем.
Примечания
1
2
3
4
5
Гомстедами называли земельные наделы, распределявшиеся по закону о гомстедах (1862), который предусматривал право граждан США на безвозмездное получение до 160 акров земли (около 65 гектаров). По истечении пяти лет надел при условии его обработки переходил в собственность поселенца. Иногда так