Убийца внутри меня

обеспечишь, чтоб она уехала, как получит деньги?

— Я этим займусь, — сказал я. — Если через час не уедет сама, я сам ее выдворю.

Он встал, чуть посуетившись, и я проводил его до дверей, чтоб поскорее избавиться. Я не мог его больше терпеть. Все и так было бы плохо, даже не знай я, как он поступил с Майком.

Руки я держал в карманах и сделал вид, что не заметил, как он протянул мне на прощанье свою. Он открыл сетчатую дверь и помедлил.

— Лучше никуда сейчас не езди, — сказал он. — Я отправлю Элмера, как только его найду. Хочу, чтоб ты сделал ему хорошее внушение — и убедился, что он все понял. Пусть знает, что почем, ясно?

— Да, сэр, — ответил я. — Очень с вашей стороны любезно, что вы мне разрешили с ним поговорить.

— Все в порядке. Это пустяки, — сказал он, и сетка за ним захлопнулась.

Элмер явился через пару часов.

Он был большой, рыхлый, как его старик, и пытался так же надменно держаться, только у него кишка тонка. Ребятки у нас в Сентрал-Сити несколько раз его мутузили, и это было очень полезно. Его пятнистая рожа вся блестела от пота, а дыхание было такой крепости, что хоть поджигай.

— Рановато начал сегодня, а? — сказал я.

— И что?

— Ничего. Я тебе услугу хотел оказать. Если провалишь, голова болеть будет у тебя.

Он хрюкнул и закинул ногу на ногу.

— Не знаю, Лу, — нахмурился он. — Не знаю я. А если мой старик вообще никогда не остынет? Что мы с Джойс будем делать, когда десять тысяч кончатся?

— Знаешь, Элмер, — сказал я, — по-моему, у нас тут какое-то недопонимание. Я-то думал, ты уверен насчет папаши — что он, дескать, в свое время одумается. А если нет, может, мне лучше пойти к мисс Лейкленд и сказать…

— Нет, Лу! Не надо!.. Черт, да он переживет. Он всегда меня прощает. Только вот…

— А может тебе вот чего сделать? — сказал я. — Чтоб твои десять тысяч не кончались, купи какое- нибудь предприятие. Вы с Джойс сможете им вместе управлять. Когда все наладится, вернись к папе. Он убедится, что ты поступил чертовски умно, и тогда все легко само уладится.

Элмер несколько повеселел — но до обидного мало. Работа для Элмера никогда никаких проблем не решала.

— Впрочем, не буду настаивать, — сказал я. — Мне кажется, о мисс Лейкленд очень неправильно судят — в этом она меня убедила, а меня убедить нелегко. Я тут бегаю как ненормальный, чтоб у вас с ней все вышло, но если ты не хочешь ехать…

— А зачем тебе это, Лу? Почему ты все это для нас с ней делаешь?

— Может, из-за денег, — улыбнулся я. — Я не очень много получаю. Может, я рассчитывал, что ты мне как-нибудь с деньгами подсобишь.

Лицо его побагровело на несколько оттенков.

— Ну… я, наверное, мог бы тебе что-нибудь из этой десятки дать.

— Да из них я ни гроша не возьму! — Еще чего не хватало, черт возьми. — Я думал, у такого человека, как ты, и своя капуста должна быть, хоть сколько-то. Ты на что сигареты себе покупаешь, бензин, виски? Или папа дает?

— Черта с два! — Он выпрямился и выхватил из кармана рулончик купюр. — У меня куча денег.

Начал отсчитывать по одной — похоже, сплошь двадцатки, — но потом перехватил мой взгляд. Я ухмыльнулся. Как божий день ясно ухмылка моя говорила: я так и думал, жадина.

— Да ну его к черту! — сказал Элмер, свернул деньги опять и кинул мне весь рулончик. — Вечером увидимся, — произнес он, выталкивая себя из кресла.

— В десять, — кивнул я.

В рулончике оказалось двадцать пять двадцаток. Пятьсот долларов. Теперь, когда они у меня есть, — не помешают; лишним деньгам я всегда найду применение. Но щипать Элмера я не собирался. А так он заткнется и не будет спрашивать, зачем я ему помогаю.

Готовить мне сегодня не хотелось, и я пообедал в городе. Вернувшись домой, послушал радио, прочел воскресные газеты и лег спать.

Да, может, я и относился ко всему чересчур спокойно, но я уже столько раз у себя в голове все провернул, что привык. Джойс и Элмер умрут. Джойс сама напросилась. Конуэи сами напросились. Я — хладнокровный убийца не более той дамочки, что отправила бы меня в ад, лишь бы все вышло по её. Я — убийца не хладнокровнее того мужика, что приказал столкнуть Майка с восьмого этажа.

Это не Элмер, само собой, сделал; он, может, про это и не знал. Но только через него можно прищучить старика. Это мой единственный способ — так все и должно быть. Я сделаю с ним то, что он сделал с папой.

…Проснулся я в восемь — восемь часов темного безлунного вечера, которого ждал. Залпом выпил чашку кофе, вывел машину из переулка и поехал на Деррик-роуд.

6

Здесь, среди нефтепромыслов, таких развалюх, как дом Бранчей, навалом. Некогда они были ранчо или гомстедами,[5] но вокруг понабурили скважин — иногда у самого крыльца, — и все поблизости превратилось в мерзость: нефть, сероводородная вода, красный буровой раствор, высохший на солнце. Черная от смазки трава умирает. Пересыхают ручьи и родники. А потом заканчивается и нефть, и дома остаются черные и брошенные, забытые и одинокие в сорняках — среди подсолнухов, шалфея и джонсоновой травы.

От Деррик-роуд дом Бранчей отстоял на несколько сотен футов — в конце подъездной дорожки, которая так заросла, что я чуть не проехал мимо. Я свернул, через несколько ярдов заглушил мотор и вылез из машины.

Сначала ничего не было видно — такая темень. Но постепенно глаза привыкли. Удалось разглядеть все, что нужно. Я открыл багажник и нащупал монтировку. Вынул из кармана ржавый костыль, загнал его в правую заднюю шину. Раздалось «пуфф!», затем «ффишш!». Скрипнули и заныли амортизаторы — машина быстро просела.

Я засунул под ось домкрат, где-то на фут приподнял. Покачал машину, и она соскользнула с домкрата. Я все так и оставил и зашагал по дорожке дальше.

Минут пять ушло на то, чтобы добраться до дома и выдернуть доску из крыльца. Я прислонил ее к стойке ворот, чтоб была под рукой, если придется спешить, и через поля направился к дому Джойс.

— Лу! — От неожиданности она отшатнулась от двери. — А я-то думаю, кто… Где твоя машина? Что- то случилось?

— Ничего — колесо проткнул, — ухмыльнулся я. — Машину пришлось на дороге бросить.

Я неторопливо зашел в гостиную, а Джойс пятилась передо мной, закинув руки мне за спину и прижавшись лицом к моей рубашке. Ее неглиже распахнулось — я подозреваю, нарочно-нечаянно. Она терлась об меня всем телом.

— Лу, дорогуша…

— Ну? — спросил я.

— Еще девяти нет. Дурашка только через час приедет, а я тебя не увижу две недели. И… ну, сам понимаешь.

Я понимал. Я отлично понимал, как это будет выглядеть при вскрытии.

— Ну, я не знаю, детка, — сказал я. — Я как-то вымотался, а ты вся так прихорошилась…

— Ой, вовсе нет! — Она сжала меня покрепче. — Я всегда прихорашиваюсь, чтоб ты сказал. Давай скорей, мне еще ванну принять надо.

Ванна. Тогда нормально.