Не думаю, что я выглядел лучше, когда он волок меня, бессознательного, с простреленной ногой, по пыльной таджикской дороге, поминутно озираясь в попытке разглядеть укрывшихся за придорожными камнями духов. Но у него была цель, и была надежда. И в его силах было двигаться к цели.
Я же сейчас не мог ничего.
Только ждать…
…Мы возвращались на заставу с продуктами. ГАЗ-66 – не самая комфортная машина. Особенно, когда сидишь в кузове на расхлябанных откидных скамейках, в окружении коробок с тушенкой и мешков с крупами и вермишелью. Особенно, когда жара адова и пыль, от которых не спасает ни выгоревший тент, ни даже двухлитровая бутылка теплой «Фанты» на двоих. Особенно, когда дорога – ухаб на ухабе, и не заснешь.
Но старшему машины – прапорщику Садыкову, как и водиле Гоше Глыбе, было до нашего комфорта, что до дембеля. Они-то сидели в кабине. Впрочем, и им приходилось не сладко.
Самодельная мина рванула под задним колесом. Место для мины было выбрано с умом: машину поставило на дыбы и сразу швырнуло вбок – под крутой и очень протяженный откос. Можно сказать – в пропасть. «Газик» закувыркался, продукты закувыркались, я, треснувшись обо что-то головой, «поплыл».
Очнувшись, понял, что остался один. Не потому что меня бросили товарищи. Они все погибли – это мне было совершенно ясно. Машина лежала чуть выше по склону, задрав к желтому небу чадно горящие колеса, и обе дверцы кабины были распахнуты. Сквозь разбитое лобовое стекло неловко свешивалось красно- черно-зеленое тело Гоши. Отчетливо мертвое. Прапорщик Садыков со страшно измочаленной головой вытянулся в струнку, как бы протягивая ко мне маленькие сухонькие ручки, и не дотягивался совсем немного. Каких-нибудь полметра. Генки Саркисяна не было видно. Наверное, он лежал где-то вне моего поля зрения.
А повернуться я не мог. И не только из-за дикой боли, разрывающей правую ляжку. К нам, не спеша, направлялась группа людей в «афганке» песчаного цвета и в тюрбанах. «Вовчики» [2] …
Я лежал на животе и в ребра мне упирался дорогой, как сама жизнь, АКМ. Медленно, очень медленно я приподнял один бок, втянул живот и половчее ухватил автомат. Потом сдвинул флажок предохранителя в положение автоматического огня, поблагодарив мысленно капитана Пивоварова за науку всегда носить оружие взведенным. До мурашек хотелось расслабиться и лечь обратно. Закрыть глаза…
«Вовчики» громко переговаривались, смеялись и совершенно не прятались. Наверное, спятили от радости. Я подождал, пока они подойдут на расстояние уверенного поражения, и нажал на спусковой крючок. Автомат гавкнул, скобля рычагом затвора по животу. Морду опалило раскаленным выхлопом (срез пламегасителя оказался как раз напротив подбородка – всего в нескольких сантиметрах), зацокали по камням гильзы. Двоих «вовчиков», шедших плечо в плечо, тут же смело.
И сразу зарокотал тяжелый Генкин ПК (вот откуда его извечная страсть к солидному оружию). А я опять потерял сознание.
Удивительно, но в мясорубке летящей в пропасть машины, поливаемой вдогонку из пяти автоматных стволов, Генрик остался практически невредим. Его даже не выбросило из кузова. Он отыскал в мешанине продуктов свой пулемет, пристроился напротив дыры в тенте и хладнокровно дождался, пока исламисты подставят себя под огонь. Он не ожидал, что на помощь придет еще кто-то, и приготовился ко всему.
Двоих «вовчиков» он завалил сразу, а с последним, укрывшимся за камни, долго и опасно перестреливался. Бандит был осторожен, но случайно выставил из-за укрытия каблук дорогого горного ботинка. Английского. Очередь трассеров оторвала экстремистскую пятку вместе с половиной ноги. «Вовчик» дернулся и заработал обширную пробоину в груди.
А потом Генка волок меня семь километров на себе, а впереди было еще трижды по столько, и оружие наше он волок тоже. Я бы, возможно, помер, не дотянув до города (до заставы было значительно дальше), но по дороге ехал УАЗ «юрчиков». «Юрчики» настроены были воинственно, по-русски понимали плохо (или делали вид, что понимают плохо), и рвались поглядеть, не осталось ли на месте засады еще немного живых врагов. Им жутко хотелось пострелять.
Когда Генрику надоело объяснять им, что я скоро загнусь от потери крови, он приставил пулемет к голове водителя и приказал: «В город. Быстро». Воинственность джигитов сразу угасла, и они согласились с тем, что русского солдата надо поскорее в госпиталь.
В госпитале заявили, что кровопотеря у раненого велика, а у них нет даже плазмы. Генрик закатал рукав. «У меня первая группа», – сказал он.
По итогам боя меня наградили медалью «За отвагу» и десятидневным отпуском на родину. Еще бы, ведь сержант Капралов вел бой тяжелораненым. Причем один из подстреленных бандитов остался жив, оказался разговорчив и сообщил множество интересных сведений о планах сепаратистов
Генрику медаль тоже дали, но в отпуске отказали. «Кто будет границу стеречь, если лучшие бойцы по домам разъедутся?» – спросили у начальника заставы, когда тот принялся качать права.
Дни, затраченные на дорогу, плюсовались к отпуску без ущерба для отпускной декады, поэтому я полетел домой не напрямик, а через Питер. Прожил у Саркисянов сутки и до сих пор помню всю их большую гостеприимную семью.
Как я посмотрю им в глаза, если Генрик умрет?..
Шел четвертый день нашего вынужденного отшельничества. Генрик несколько раз приходил в себя, но ничего, кажется, не соображал. Лежал, трепеща ресницами, несколько минут, а затем опять нырял в бездну бесчувствия.
Батареи угасали на глазах. Мне пришло в голову, что в этом мире неподходящие для них физические условия, и я снова развернул сферу, внутри которой условия по определению отличаются от внешних. Помогло. Катастрофическая разрядка прекратилась. Но ведь сфера и сама жрала энергию, как крокодил, так что использование мною терранских технологий клонилось к неумолимому исходу.
Минула неделя. Пальцы мои зажили. Только на концах культяпок топорщились тоненькие бугорки корост, время от времени кажущие прозрачную капельку сукровицы. На ошкуренном запястье нежно розовела молоденькая кожица. И сошли синяки.
А спасатели все не появлялись.
Лекарства закончились.
