советские органы безопасности о существовании плана операции «Горная весна»?
— Что вы! Если бы знали, тогда мы не сидели бы с вами здесь…
— Знают, Файн! Знают! — решительно перебил собеседника «Кобра». — И не только о плане знают. Майору Зубавину известно, когда, где и как Дубашевич перешел границу, где и как он легализировался.
— Не может быть! — На выпуклом лбу Файна выступила густая сыпь пота, скулы и губы залила трупная синева. — Не может быть! — проговорил он.
«Кобра» невозмутимо продолжал:
— Майору Зубавину известно, что Крыж — настоящий резидент, а «Гомер» — подставной.
— Чудовищно! Это же полный провал!
— Да, провал, — согласился «Кобра». — Майору Зубавину также известно, что на Гвардейскую, в дом Крыжа, в ночь на пятницу доставлено четыре конвектора со взрывчаткой. Майор Зубавин в курсе того, что в тайнике Крыжа прячется «Черногорец», он же Джон Файн, бывший руководитель агентурного направления «Тисса».
— Вы шутите, «Кобра»! — Файн попытался выдавить улыбку на своем изуродованном страхом лице. — Не верю! Не верю! До сегодняшнего дня я не замечал никаких признаков того, что мы открыты. Нет, нет! Вы плохо шутите, «Кобра». Не понимаю, зачем это вам понадобилось?
— Потом, на досуге, поймете. Впрочем, вряд ли вы способны на это!
Файн был так потрясен, растерян, подавлен, что пропустил мимо ушей последние слова «Кобры». Он заискивающе смотрел на особоуполномоченного и страстно умолял его скорее, сию же минуту, прекратить пытку, иначе… иначе он сойдет с ума.
Из кухни донесся какой-то грохот, звон разбитой посуды. Файн вздрогнул.
— Не беспокойтесь о Крыже. О себе подумайте. — «Кобра» медленно поднялся и, пристально глядя на потерявшего голову «Черногорца», не спеша подошел к нему, положил тяжелые ладони на плечи. — Все кончено, Джон Файн, ваша песенка спета!
Файн попытался вскочить, но сильные руки крепко обхватили его так, что затрещали ребра и грудная клетка. И в то же мгновение он увидел на пороге кухни людей с оружием в руках. Файн все понял и прекратил сопротивление.
«Кобра» был Никита Самойлович Шатров. Настоящий «Кобра» не был арестован. В тот день, когда он проник в Явор, к Зубавину пришел парикмахер яворской гостиницы «Говерло» и заявил, что полчаса назад собственноручно брил и подстригал одного своего «знакомого», крупного гестаповца, известного тем, кого он пытал, под именем «Ян Черная Рука». В годы войны этот каратель и палач наводил ужас на жителей Львова. Несмотря на то, что с тех пор прошло много лет, несмотря на то, что Ян изменил свою внешность, парикмахер сразу же узнал его. Брея палача, он боялся, как бы тот в свою очередь не узнал свою бывшую жертву. Не узнал. Слишком много людей, замученных и полузамученных, прошло через его руки, всех не упомнишь.
Гестаповец вышел из парикмахерской и, взяв у портье ключ от семьдесят второго номера, поднялся на гостиничном лифте на третий этаж.
Через час Зубавин и Шатров нагрянули в гостиницу, но «Кобры» там уже не было: он исчез бесследно, поняв, вероятно, что открыт. Позже Шатров получил из Москвы разведданные о «Кобре». Из этих данных стали известны причина появления «Кобры» в Яворе и его роль в операции «Горная весна».
Когда Шатров решился проникнуть в дом Любомира Крыжа под личиной «Кобры», он прекрасно понимал, что рискует. Малейшая оплошность с его стороны или даже неправдоподобие взятой на себя роли могли стоить ему жизни. Но — слишком важно было взять Файна живым и невредимым, и потому Шатров рискнул не раздумывая.
Батура ранним утром, до начала занятий в штабе авиасоединения, вышел на свой нищенский пост — угол Кировской и Ужгородской. Молча, терпеливо выстояв положенное время под каштаном и собрав дань с офицеров, идущих на работу, он решил отправиться завтракать в закусочную к Явору. Надвинув на голову старенькую черную шляпу, чувствуя в карманах приятную тяжесть серебра и медяков, он пошел по Ужгородской. Не успел он пройти и двадцати шагов, как его нагнала большая легковая машина. Она остановилась около него, и седоголовый человек в сером костюме, сидящий рядом с шофером, распахнул дверцу и сказал:
— Садитесь, гражданин Батура, подвезем.
— Спасибо, я пешком, мне недалеко.
— Садитесь! — властно повторил человек.
Кто-то, стоявший на тротуаре позади Батуры, осторожно взял его за локоть и легонько толкнул к машине:
— Садитесь, без всякой церемонии. Поживее!
У «Гомера» оборвалось сердце. Еще не было произнесено ни одного страшного слова, еще не сказано было, что он арестован, а он уже понял, что все пропало. Его затошнило, ноги отяжелели, отказались служить. Он и хотел бы сесть в машину, но не мог двинуться с места.
— Садитесь! — тихо, вполголоса повторил человек, стоявший за спиной Батуры.
— Зачем?.. Когда? — пробормотал «Гомер». — Я… Я…
— Вы арестованы.
— Арестован? — с такой искренностью изумился нищий, что ему мог бы позавидовать гениальный актер. — За что? Вы ошиблись, товарищ. Моя фамилия Батура. Игнат Батура. Я — слепой. Нищий.
— Вот именно вы нам и нужны, гражданин Батура. Садитесь!
Батура сдался. Первый раз в жизни он ехал на легковой машине, и та везла его в тюрьму.
Десять минут спустя машина остановилась на Горной улице. Когда вошли в дом, где жил Батура, полковник Шатров выложил на стол ордера на арест Батуры и на обыск.
В квартире нищего были найдены шифры и коды, приспособления для тайнописи, оружие, золото, валюта и большая сумма советских денег.
— Откуда у вас все это, гражданин нищий? — усмехаясь, спросил Шатров.
Батура молчал. Он лихорадочно соображал, как вести себя на допросе, что сказать и о чем умолчать. О том, что служил «Бизону», придется обязательно рассказать, но изо всех сил надо скрывать, что назначен резидентом.
Шатров собрал в чемодан все, что уличало Батуру в шпионской деятельности, захлопнул крышку и поднял глаза на «Гомера».
— Почему молчите, мистер резидент? Строите планы самообороны?
Батуру вдруг прорвало. Произнося слова бешеной скороговоркой, упав на колени, скрестив на груди руки, он исповедовался перед Шатровым. Да, агент. Но только агент, простой агент. Подслушивал разговоры офицеров, больше ничего. Нет, нет, он ничего решительно не сделал как резидент. Батура клялся именем своей матери, божился, плакал, умолял, просил верить ему. Шатров оборвал его исповедь. Эта фигура не представляла для него особого интереса. «Гомер» не может сказать больше, чем знал, так как был использован «Бизоном» вслепую.
В тот же майский день, ранним утром, другая закрытая машина, принадлежащая яворскому райотделу МГБ, отправилась на Железнодорожную.
Марта Стефановна Лысак еще была в постели, когда в ее дом вошли майор Зубавин и сопровождающий его оперативный работник. Их появление не вызвало никакой тревоги у бывшей монашенки: они были в штатском. «Приехали мужья заказчиц», — подумала черная Мария.
— Пани Марта спит, — сказала она, — и не скоро встанет. Приезжайте после обеда.
— После обеда у нас не будет времени, — улыбнулся Зубавин. — Разбудите свою пани Марту.
— Что вы, да разве можно! Не буду. Утром мы никого не принимаем.
— А нас все-таки придется принять. Будите, иначе это сделаем мы! — чуть повысив голос, сказал Зубавин.
Мужские голоса разбудили хозяйку. Дверь спальни распахнулась, и сама Марта Стефановна во всем своем великолепии предстала перед Зубавиным. На ее дородные плечи был накинут атласный, с черными драконами халат, из-под которого виднелась длинная, с кружевами рубашка. На ногах — лакированные, без задников, на фетровой подошве комнатные босоножки. Патентованные папильотки запутались в волосах хитроумной прически. Толстощекое, одутловатое лицо с мешками под глазами еще хранило на себе жирные
