следы ночной косметики. Губы, сжигаемые в течение многих лет губной помадой, сейчас были натурального цвета — синепепельные, как у утопленницы.
— В чем дело, Мария? — хриплым со сна голосом, скорее мужским, чем женским, завопила Марта Стефановна. — Зачем ты впустила этих людей? Ты же знаешь, что я начинаю принимать только после обеда. Проводи панов на улицу и растолкуй им, что нехорошо…
Зубавин достал ордер на арест и, держа его в руках и глядя на портниху, очень спокойно и очень вежлива спросил:
— Марта Стефановна Лысак?
«Венера» насторожилась. Невозмутимо-уверенное выражение лица незнакомого человека, его властные синие глаза, полные презрения, его тихий, вежливый голос не предвещали ничего доброго. «Наверно, фининспектор». Марта Стефановна прикинула в уме, сколько тысяч ей будет стоить этот неприятный визит. Вздохнув с сожалением, она решила раскошелиться. С такими, по всему видно, скупиться опасно.
— Да, я Марта Стефановна Лысак, — сказала она и по давней привычке кокетливо улыбнулась. — Садитесь, пожалуйста. Мария, кофе!
Бывшая монашенка проворно метнулась к кухонной двери, но ее остановил Зубавин:
— Выходить из дома никому не разрешается до тех пор, пока будет происходить обыск.
— Обыск? — Марта Стефановна так раскрыла глаза, что казалось, они готовы были выскочить из орбит. — У меня обыск? Почему? Какое вы имеете право посреди бела дня вторгаться к одинокой, беззащитной женщине? Я буду жаловаться, я…
Зубавин положил ордера на стол:
— Вы арестованы, гражданка Лысак… Товарищ Борисов, приступайте к обыску.
— Арестована? Я? — взвизгнула «Венера». — За что?
Прямо глядя в переполненные ужасом глаза портнихи, обрамленные черным шнурочком выщипанных бровей, и отчетливо, чеканно выговаривая каждое слово, Зубавин сказал:
— Вы привлекаетесь к ответственности за преступную деятельность в пользу иностранной разведки.
— Какую деятельность? Не выдумывайте! Вы ошиблись. Я — портниха. Слышите, портниха…
— И помощница Крыжа, — перебил Зубавин.
«Венере» следовало бы после этих слов сразу присмиреть, но она не унимала силы утробного своего голоса, упорно продолжала играть роль оскорбленной невинности. С подобным притворством Зубавину приходилось сталкиваться много раз. Он уже досконально знал от Крыжа, чем и как она ему помогала. Известна была ему и ее кличка, и потому он не вытерпел и рассмеялся:
— Не тратьте напрасно порох, гражданка. Одевайтесь. Советую выбрать платье поскромнее, — добавил он насмешливо. — В тюрьме не найдется ценителей вашего портновского таланта… Мария, — обернувшись к бывшей монахине, сказал Зубавин, — принесите своей пани какое-нибудь платье.
— Я сама, — Марта Стефановна ринулась к двери спальни.
— Не беспокойтесь, гражданка, вам подадут все, что требуется. Садитесь, отдыхайте. Можно даже закурить. Мария, захватите и любимые сигареты пани.
«Все знает. Пропала моя головушка, пропала!» — думала Марта Стефановна, дымя сигаретой и сквозь табачный дым и слезы оглядывая свою квартиру, полную чудесных, дорогих вещей, которые натаскала сюда в течение, своей жизни. — «Кому все это достанется, кто будет, жить в этом доме? Неужели так и не придется ими попользоваться? А любимый Андрюша? Что будет с ним?»
Оперативный сотрудник вышел из соседней комнаты и прервал размышления Марты Стефановны. В его руках был небольшой фибровый чемоданчик.
— Магнитофон, товарищ майор. Заграничной работы.
Зубавин кивнул и посмотрел на портниху:
— Укажите место, где вы спрятали доллары, полученные от Крыжа.
— Доллары? Какие доллары? Никаких долларов я не получала от Крыжа. Нет и не было у меня долларов.
— Продолжайте обыск, товарищ капитан, — приказал Зубавин.
По случаю базарного дня в Яворе «Кармен» покинула Цыганскую слободу до восхода солнца. Ее пришлось разыскивать по базарным закоулкам, куда она на всякий случай забивалась с теми, кто хотел заглянуть с помощью засаленных карт гадальщицы в свое будущее.
Сотрудник МГБ, капитан, одетый в форму сержанта милиции, задержал «Кармен» под предлогом того, что она нарушает порядки, установленные на рынке, и отправил в ближайшее отделение, где ее дожидалась машина с Киевской.
Последним был взят Андрей Лысак. Его арест был поручен лейтенанту Гойде. Всю ночь и весь день, когда были репрессированы Файн, Крыж и другие исполнители «бизоновского» плана, Андрей Лысак был в дальней поездке. Вернулся в Явор сумерками и попрощавшись с бригадой, заспешил домой, предвкушая обильный обед и хорошую выпивку. Сойдя с паровоза, он увидел на подъездных станционных путях Василия Гойду. На всякий случай Андрей, приветливо помахал рукой другу Олексы Сокача и заискивающе улыбнулся:
— Здорово, Вася! Как поживаешь? Олексу пришел встречать?
— Нет, тебя, — ответил Гойда.
— Меня? Не выдумывай! Не дожил я еще до такой высокой чести! Иди, обрадуй Олексу.
Лысак дружески подтолкнул Гойду к паровозу, но парень не сдвинулся с места. Он взял Лысака под руку.
— Я серьезно говорю: тебя встречаю. Поехали скорее, нас ждут.
— Кто ждет? Куда надо ехать? На чем?
— На машине. Поехали, там все узнаешь.
— А выпивон?.. — беспечно спросил Андрей.
— Будет, будет! И такой, брат, что на всю жизнь запомнишь!
Сели в машину, поехали. Шофер был в штатском, он не привлек внимания Лысака. До самой Киевской Лысак не понимал и не догадывался, что произошло. И только когда «Победа» неожиданного круто свернула вправо и въехала в глухой просторный двор райотдела, ему сразу стало все ясно. Он побледнел, но еще пытался улыбаться.
— Куда ты меня привез, Вася?
Гойда опустил руку в карман, кивнул на подъезд и ледяным голосом, сквозь зубы бросил:
— Пошел вперед, паршивец!
— Вася!..
— Без разговоров! Ну!
Спотыкаясь, оглядываясь на конвоира, все еще не теряя надежды на то, что Гойда шутит, что ничего страшного еще не случилось, Лысак поднялся наверх.
— Направо! — скомандовал Гойда. — Стой! — Он чуть приоткрыл дверь, обитую поверх войлока черной лакированной клеенкой. — Разрешите, товарищ майор? — Он подтолкнул Лысака через порог, вошел вслед за ним в кабинет Зубавина и доложил о том, что приказание выполнено; государственный преступник Андрей Лысак арестован и без всяких происшествий доставлен в райотдел.
Майор Зубавин молча кивнул головой и внимательно посмотрел на Лысака.
— Двадцать лет — уже государственный преступник, — сказал он печально и поморщился, словно от какой-то страшной внутренней боли. — Садитесь!
Андрей Лысак плюхнулся на ближайший стул и со страхом глядел на майора, готовый выполнить все, что тот потребует. Нерассуждающая покорность, страх, трусость, малодушие, беспомощность владели им.
Зубавин вышел из-за стола, сел рядом с Андреем Лысаком и протянул руку, чтобы положить ее парню на плечо. Но тот не понял движения майора и отшатнулся от него. Красное его лицо исказила уродливая гримаса.
— А-а-а-а! — замычал, завыл, заскулил он голосом зверя, лапу которого прихватил капкан охотника.
