пробивались усы, и Горячева сидели в креслах, перед ними на пюпитре были гранки страниц будущего номера журнала с пустыми пятнами для фотографий, рекламные проспекты западных фирм, прочие бумаги. Проглядывая их и одновременно оценивая крутящихся перед ними манекенщиц, Горячева и Шитке, почти не споря, утверждали или браковали предлагаемые Зайцевым модели и через весь зал переговаривались с ним по поводу фона, на котором эти модели нужно фотографировать.
— Только не церкви и не березки, Слава, я тебя умоляю! — почти на чистом русском языке и почти мужским басом говорила толстуха фрау Шитке.
— Хорошо, на фоне Мавзолея! — довольно дерзко отшутился Зайцев.
— Просто на Солянке, в толпе… — предложила Горячева.
— Тогда сначала нужно одеть толпу, — сказал Зайцев.
Как я поняла из этих разговоров, сразу после утверждения Горячевой и Шитке новых моделей пять немецких фотографов помчат манекенщиц в разные концы Москвы снимать их на Новом Арбате, Ленинских горах, набережной Москвы-реки, Пушкинской площади, Речном вокзале и прочих историко-архитектурных фонах. Но только не на фоне толпы! Если этих голенастых «деловых» манекенщиц в стильных костюмах пустить в нашу уличную толпу, они будут выглядеть инопланетянками…
Я стояла при входе в зал, в полутьме и издали наблюдала за Горячевой. Ее лицо не выдавало ни внутренней истерики, ни терзающих ее страхов, ни вообще каких-либо признаков душевной болезни. Деловая, уверенная в себе дама, со вкусом одетая, с короткой рыжей стрижкой. Во всем этом зале только я одна знала, что сейчас происходит в ее душе.
Собственно, потому я и торчала здесь, подпирая плечом дверной косяк. И конечно, я тоже была одета по-деловому — но не так стильно, как эти манекенщицы, а так, как два часа назад успела одеться в ГУМе на сорок рублей, выданных мне в Хозуправлении МВД по записке Власова. «Извините, — смущенно сказал мне Власов, подписывая направление в ХОЗУ, — больше четырех рублей в сутки я не имею права вам выписать…»
— Я же говорил: возьми с собой чемодан с вещами, — терзал меня Гольдин, когда мы вышли из МВД. Конечно, в зубах у него уже опять дымила сигарета.
— Да у меня в Полтаве и нет ничего. Пара юбок… — Сидя в его милицейской «Волге», я ошалело вертела головой, потому что на улице Горького происходило то, о чем в Полтаве мы знали только из газет да по «Голосу Америки». Здесь, у Центрального телеграфа, бурлила большая толпа крымских татар с плакатами «Прекратите геноцид!» и «Пустите нас в Крым!». Они запрудили всю мостовую на выезде с Огарева на Горького, шумели, что-то выкрикивали и пытались прорваться сквозь милицейский заслон вниз по Горького — скорей всего к Красной площади. Милиция суетливо перекрывала улицу полосатыми барьерами, а снизу, из проезда Ермоловского театра и с улицы Белинского, выкатывали на Горького крытые армейские грузовики и автобусы — явный признак предстоящих арестов. В просвете меж этими грузовиками мне бросилась в глаза театральная афиша: «Второй год свободы». «Вот уж действительно, — подумала я, — второй год свободы: на улице первого русского демократа Огарева — МВД, на улице просветителя России Белинского — милицейские грузовики. Парадокс истории!»
Тем временем Гольдин, совершенно не обращая внимания на происходящее вокруг, буквально въехал в толпу.
— Стойте, вы же задавите женщину!
— Если сейчас пережидать все демонстрации — лучше дома сидеть, — ответил он и продолжил наш спор: — А сколько тебе надо юбок?! Ты в служебной командировке!..
— А сколько юбок у вашей жены?
— А хрен ее знает! Я с ней еще не знаком!
Так, переругиваясь, мы выбрались из татарской толпы и доехали до ГУМа, причем Гольдин все время внушал мне, что я не должна покупать ничего лишнего, а только то, что могла бы взять с собой из Полтавы, если бы приехала в Москву сама, в одиночку…
— Как будто на ваши сорок рублей вообще можно хоть что-то купить! — язвила я.
— Остальное тебе купит Лариса, вот увидишь! Главное, чтобы ты явилась к ней естественно — как с самолета. То есть помятая…
Вчера в полтавском аэропорту при посадке в самолет нас действительно помяли изрядно — пассажиры сейчас, в конце летнего сезона, штурмуют самолеты так, словно в них дают апельсины. Потом мы час двадцать просидели в самолете, не взлетая, и даже Гольдин не смог выяснить почему. Потом была еще давка при пересадке в Харькове… Короче, в Москву мы попали только к ночи, измятые и измочаленные, как помидоры в государственном магазине.
— А какие у вас особые причины быть за Горячева? — приставала я к Гольдину по дороге в ГУМ.
— Есть причины, не все тебе знать, — сказал он и выматерил очередную выбоину на мостовой, на которой нас здорово тряхнуло: — Ну и дороги стали! Центр города!
Действительно, пять лет назад, когда я была в Москве последний раз, мостовые здесь не были так разбиты, да и фасады домов выглядели почище. Впрочем, не это меня сейчас интересовало.
— Неужели вы раньше не могли вмешаться в эту историю с гадалкой? — сказала я Гольдину. — Чтобы лечить Горячеву с самого начала?
— Раньше! — усмехнулся он, сворачивая на Манежную площадь. — Раньше мы считали, что вот-вот не сбудется очередное предсказание этой гадалки и все страхи Ларисы лопнут сами собой. Поэтому мы не мешали ей пойти к этому Бутману и даже выпустили его в эмиграцию… Ты это… Ты купи себе только какой- нибудь дешевый чемоданчик, зубную щетку, ну и какие-нибудь тряпки…
— А косметику?
— Ну и косметику…
— А вы хоть имеете представление, сколько стоит косметика?
— Да тебе вообще положено суточных 2 рубля 68 копеек в день! — разозлился он. — Скажи спасибо, что тебя по спецфонду оформили! А то — «Я никуда не поеду! Кто вы такой?» Вот и прилетела без ничего!
— Лучше расскажите, как вы проворонили эту американку!
— Не мы, а я, я! — сразу поник Гольдин. И выругал себя: — Полный дурак!!! — Он в сердцах швырнул за окно окурок и тут же достал из кармана пачку сигарет и зажигалку. — Но кто мог подумать, что ее нужно охранять?! Кому она нужна?! Мы даже поселили ее в номер без подслушивающей аппаратуры! Все равно Лариса собиралась быть с ней все время!..
— Значит — КГБ? — полуспросила я.
Он закрутил головой:
— Невозможно!
— Почему?
Он посмотрел на меня оценивающе, потом вздохнул:
— Придется тебя посвящать. Коротко ситуация такая: Лариса уже давно ищет повод, чтобы снять Чебрикова. Она на него зуб имеет за эти видеокассеты — ну, она тебе говорила, я слышал. Так вот, именно поэтому Чебриков ни за что бы не тронул эту гадалку — чтобы не связываться с Ларисой! Ельцин, как ты знаешь, сгорел на конфликте с ней…
— Значит, это не сплетни? Я слышала, что она вмешивалась в работу Ельцина. Значит, это не сплетни?
Борис Ельцин был секретарем Московского горкома партии и сторонником перестройки, но, по слухам, Лариса так доставала его своими телефонными звонками, что он сказал об этом на Пленуме ЦК.
И — слетел с должности.
— Не сплетни, не сплетни, — подтвердил Гольдин, нервно нажимая на сигнал, поскольку мы застряли в пробке на улице имени 25 октября. — Ты же видела, как она Власова достает! А Чебриков даже в Китай удрал от ее звонков! Поэтому я считаю: КГБ эту гадалку похитить не мог, ведь первое подозрение — на них! К тому же, если бы они готовили покушение на Горячевых, они бы просто не пустили эту гадалку в страну! Затянули бы с визой, задержали на таможне… Ну поехали, поехали, мать вашу!.. Ты подумай: какой смысл гэбэ дать Ларисе встретиться с гадалкой, а только потом ее убрать?
— Но кто же мог ее похитить? Или вы, или они. Третьей силы у нас нет. А может, армия?
— Не смеши меня! Откуда в армии могут знать, что к Ларисе прилетает какая-то гадалка? А кроме
