— З Полтавы, — ответила я. — Добрый вечор…
— Та дичь вже! — сказала она, выключила радио и тоже, как дежурная на пятом этаже, с острым любопытством глянула на мой синяк. Этот синяк как-то сразу сделал меня своей для них — буфетчица, как и горничная, с ходу перешла со мной на ты: — Ото кто ж тоби у глаз засвитыв? Чоловик, мабуть?
«Чоловик» по-украински «муж», но мне не хотелось посвящать ее в свое семейное положение, и я сказала уклончиво, как отмахнулась:
— Та!.. А вы звидкиль?
— Я з Черновцив. Ты заходь. — Она убрала один стул из шеренги стульев, вытерла мокрые руки фартуком и пошла за стойку буфета, говоря на ходу: — Ты чула, шо у Черновцях рубиться? Диты волос лишаются — такая радиация писля Чернобылю, шоб воны сказылысь, оци хвизинi. А шо у Полтави? Шо ты исты будэшь?
Я слышала эти ужасные новости: в Черновцах лысеют дети дошкольного возраста, уже больше ста случаев! И хотя газеты призывают не паниковать и уверяют, что Чернобыль тут ни при чем, люди не верят, конечно, и вот уже два месяца вся Украина с ужасом ждет, где еще начнется такое…
— У нас пока тихо, — сказала я, разглядывая витрину буфета. Икра в баночках с биркой «Только на валюту», коньяк «Грэми» по двойной ресторанной цене — 27 рублей за бутылку, сыр, сервелат финский… — О, у вас и сервелат! — вырвалось у меня, и я сглотнула обильную слюну во рту. — Гарно живэтэ!
Сервелата я не видела уже года три и забыла о его существовании. Как я уже говорила, у нас в Полтаве давно продают населению только полтора кило мясных изделий на человека в месяц, а теперь, с приходом гласности, даже в милицию перестали привозить дополнительные мясные наборы. Только в кооперативных магазинах еще можно купить один-два сорта колбасы — по тройной цене, конечно. Но сервелат — нет, ни за какие деньги! А тут — пожалуйста! Вот что такое Москва!
— А утром вы колы видчиняетэсь? — спросила я, вспомнив, что завтра в семь утра у меня встреча в больнице Кащенко.
— У сим трыдцять… — сказала буфетчица.
— Ясно, — сказала я и заказала два бутерброда с сервелатом, два миндальных пирожных и два стакана кефира, чтобы половину этого заказа унести в номер на завтрак.
— А можэ ты й до дому сервелат визьмэшь? — предложила буфетчица, ставя мой заказ на столик. — Одну палку можу дать…
— А скильки стоить? — спросила я осторожно.
— Та скильки ж! Як завжды, — откликнулась она, отойдя в глубину буфета, к окну, где был кран с водой и раковина, полная грязной посуды. — Двадцать висим за палку…
«Сдохнуть можно! — подумала я. — Двадцать восемь рублей — моя трехдневная зарплата! То есть я должна три дня рисковать жизнью, охотясь за рэкетирами и автоворами, которые могут в любой момент и „перо вставить“, и пулю в спину всадить, и все — за палку сервелата!»
— Нет, спасибо… — вздохнула я, обсасывая ломтик моего любимого сервелата, как дети обсасывают конфету.
А буфетчица открыла в раковине воду и стала мыть посуду. За окном по-прежнему шел дождь и снизу, со школьного двора, мигал уличный фонарь — окна буфета тоже выходили во двор гостиницы.
Тут какая-то пожилая пара, явно иностранцы, вышли из лифта, увидели меня в буфете и обрадованно поспешили сюда же. Но буфетчица закричала им:
— Закрыто! Закрыто вжэ!
Они испуганно отпрянули, хотя вряд ли поняли, что она им кричит. Вздохнули и ушли в свой номер. А буфетчица, небрежно споласкивая посуду, сказала мне:
— Зараз начнется! До одиннадцати никого нэма, шастают по театрам, а за пивночь — уси до буфету! А мы в одиннадцать зачиняемся.
Чистую посуду (если считать, что это мытье делало посуду чистой) она складывала на подоконник, на подносы. Стаканы — донышками кверху, тарелки — горкой…
— Закрыть надо театры, — сказала я, подбирая с блюдечка последние крошки пирожного.
Она прервала мытье посуды, остро глянула на меня издали, проверяя, шучу я или всерьез, потом сказала:
— А то ж! Кому шутки, а кому… — И кивнула за окно. — Ты дывысь: дощ идэ, метро скоро зачиняется, а мэни аж до Измайлова ихать, а тоди щe автобусом, а тоди — пехом! Я тильки у два часа дома буду. И уся мокрая!
— Машину трэба купувать, — сказала я, поднося буфетчице свой пустой стакан в подстаканнике, тарелочку от бутерброда, чашку от кефира…
— А то ж! — опять сказала она, уже поддерживая мой серьезно-шутливый тон и смахивая эту посуду в раковину с мутной водой. — В тэбэ е машина?
— Пив-колеса, — сказала я. — Скильки з мэнэ?
— Два тридцать…
Я открыла сумочку и кивнула за окно:
— А цэй фонарь завжды так мигае?
— Якый хвонарь? — Буфетчица выглянула в окно. — А, цэй! Та хто ж його знае! Алэ, кажись, прошлый раз його зовсим нэ було…
— Когда это — в прошлый раз? — как можно небрежней спросила я.
— Так я ж через два дни на третий роблю. Значит, шо у нас зараз? Суббота? Ото ж у четверг я, значит, робыла и бачила, як хлопци там запалля смакувалы. — Она кивнула за окно, на двор. — Воны ж як? Дэ темно, там воны и смакують… Так шо? Сервелат будэшь купувать?
— Дякую. Я ще не знаю, колы поиду до дому. А в позапрошлое ваше дежурство горел фонарь? — спросила я. Если эта буфетчица работает через два дня на третий, значит, она дежурила тут же за день до вселения в гостиницу Стефании Грилл и через день после ее исчезновения.
Она пожала плечами:
— А шо тоби цэй хвонарь? — И выжала в раковину грязную мыльную тряпку, наспех сполоснула руки и вытерла их о фартук. — Чи спать нэ дае?
Я еще и сама не знала, на кой черт мне этот фонарь, но поспешила подтвердить:
— Ну да! Блымкае и блымкае! Но, кажись, раньше його нэ було…
— Був! — сказала она уверенно. — Я тут три мисяца роблю, и три мисяца вин блымкае! Я вже взвыкла. Тому и подывылась у викно прошлый раз, шо вин нэ блымкав…
— Дякую, — сказала я, забирая со своего столика стакан с кефиром и тарелочку с бутербродом и миндальным пирожным. — Можно я стакан и тарелку в номер визьму?
Буфетчица замялась, потом сказала, сделав мне одолжение, как землячке:
— Тильки шоб утром звернула! — И открыла какую-то тетрадь. — Якый номер?
— Пятьсот двенадцать…
Она записала в тетрадку: «512 — 1 стак., 1 тарел.».
— Добра нич, — сказала я и пошла вниз по лестнице, держа в руках стакан кефира и тарелку с бутербродом и пирожным. Черт возьми, что же дает мне этот фонарь? Он мигает уже три месяца, но почему-то назавтра после похищения Грилл он не светил вовсе. А теперь мигает опять! Но светил ли он в день похищения? Как это проверить? Может, попробовать найти пацанов, которые курят наркотики на спортивной площадке? Ведь это наверняка местная шпана, они должны каждый день тут ошиваться…
Короткие гудки биппера в моей сумочке раздались так неожиданно, что я вздрогнула. Пирожное и бутерброд соскользнули с тарелки на пол, кефир пролился из стакана мне на ноги и на форменную милицейскую юбку.
— Твою мать! — выругалась я на весь коридор. А биппер продолжал гудеть, и дежурная по этажу удивленно поднялась на стуле, прислушиваясь. Пришлось быстро опуститься на колени, подобрать бутерброд и пирожное и — бегом к своему номеру, чтобы отзвонить Ларисе. Чертов ключ, как его вставишь в дверь, если руки заняты?! А биппер продолжал гудеть! Ну иду, иду!..
Я поставила всю посуду на пол перед дверью, сняла с локтя сумочку, открыла ее и выключила к чертям этот биппер. Придумали японцы на мою голову! Потом открыла дверь, быстро собрала с пола тарелку и стакан и сунула в номер. Где телефон?
