том, что хотела сначала лишь одного — просто подарить себя этому мальчику, открыть ему новый мир, чтобы там, куда его заберут от меня — в психушке, в тюрьме, там в Сибири, — он знал, он помнил и по секундам перебирал эту встречу со мной. Да, я уже забыла об этом и просто вычерпывала в этой постели и себя и его целиком, до последней капли и с офицерской страстью, накопленной за месяцы периферийного полтавского воздержания.
А Саша все продолжал:
— Почему эта система может выдержать гигантские перегрузки? Расстрелять миллионы людей, морить свой народ голодом, даже развенчать культ личности и абсорбировать Солженицына и Оруэлла? Почему это она может, а нас — несколько сотен демократов — бьют дубинками? Ведь сегодня Горячеву важно прослыть плюралистом — только бы Запад помог ему подлатать систему! Почему же нас травят в прессе и арестовывают? Потому, что мы против этого латанья! Мы за развал однопартийной системы! Мы создаем свою партию…
Он вдруг умолк, а я застонала в очередном предфинальном хрипе:
— Еще!.. Говори!.. Еще чуть-чуть!
— По-моему, кто-то стучит…
— Я люблю тебя, Сашенька! Я люблю тебя!
— По-моему, кто-то стучит, — повторил он.
И действительно — теперь и я услышала — кто-то стучал в дверь. Но разве я могла остановиться? Пошли они все на хер, на хер! Даже если это милиция пришла арестовать меня за похищение Саши — в гробу я их видала, я не могу остановиться в такую минуту!
И уже под откровенно наглый и явно милицейский стук в дверь я остервенело ударилась о Сашины чресла своим животом — еще… еще — о-о-о! О Господи!.. И — рухнула на него в полном бессилии.
— Господи, как я тебя люблю!..
Теперь они могли делать со мной что угодно. Резать, бить кирзовыми ботинками, таскать за волосы — я плевала на них! Я была невесома, как воздушный шар, я парила в космосе. Мощный — кулаками, что ли? — стук по двери все-таки заставил меня сползти с кровати и на слабых ногах добраться до двери.
— Кто там?
— Откройте! — приказал женский голос, и я узнала ее. Лариса!
— Сейчас… — ответила я безразлично, набрасывая китель прямо на голые плечи.
И поняла, что в эту минуту кончилась моя карьера личного следователя семьи Горячевых.
21
16.30
Отдернув штору на окне, я поцеловала Сашу:
— Вот и все, дорогой. Прощай…
— А кто там? — спросил он, натягивая вельветовые джинсы.
— Увидишь — ахнешь, — усмехнулась я, подошла к двери и повернула ключ.
Они вошли в номер толпой — Лариса Горячева, генерал Власов, полковник Котов, капитан Белоконь и еще несколько милицейских чинов, включая оперуполномоченного по кличке Гроза.
Генерал Власов, красный от злости, молча рванул с моих плеч погоны так, что вырвал из кителя клок сукна.
А Лариса не выдержала.
— Шлюха! — выдохнула она мне в лицо. — Я тебя из дерьма в Москву вытащила, а ты вот как работаешь! Вон отсюда! — И повернулась к Саше: — Сопляк! Горячева он критикует! Уведите!
А ведь еще три дня назад в этом номере не было микрофонов, мельком подумала я.
— Одевайся! — приказал Гроза Саше и швырнул ему в лицо его безрукавку.
Саша усмехнулся, вывернул эту безрукавку буквами наружу и натянул на себя. Власов, Горячева, Котов и все остальные уставились в белую надпись: «СВОБОДУ АРЕСТОВАННЫМ ДЕМОКРАТАМ!»
— Ладно, двигай, пижон! — Гроза заломил Саше руки за спину и опять защелкнул наручники.
— Дура! — сказала мне Лариса и пошла прочь из номера. Я поняла, что она имела в виду. Из-за нескольких минут удовольствия, или, как говорится, из-за одного пистона, я потеряла все: Москву, карьеру и даже милицейские погоны.
И, черт возьми, она была права!
Бес, бес меня попутал с этим мальчиком, которого опер уже вел из номера, — он, Саша, ушел под конвоем, высоко подняв голову, улыбаясь и — даже не взглянув на меня! Вот так! Он добился своего — его арестовали, его посадят вместе с его любимыми демократами! А я? Куда деваться мне? Ведь они меня даже не арестовали!..
Следом за Сашей, Горячевой и Власовым вышли из номера и все остальные. Капитан Белоконь, выходя последним, тонко улыбнулся.
И вдруг я поняла, что сейчас случилось. Они убрали меня от Ларисы — убрали ее же, Ларисиными, руками!
Дура я! Идиотка! Так прокололась!..
Пару минут спустя дежурный администратор заглянула в открытую дверь номера и сказала:
— Освободите номер. Вас выписали из гостиницы.
Тут я увидела на тумбочке маленький черный гостиничный радиорепродуктор, которого раньше не было. Вот куда они сунули микрофон, подумала я бесстрастно. И, выходя из номера, включила этот репродуктор на полную громкость. Радиостанция «Юность» передавала марш советских танкистов. Что ж, пусть слушают!
22
17.45
Расстояние от гостиницы «Пекин» до Киевского вокзала невелико — на метро всего три остановки. Но почему так ошеломительно и жутко стало мне хряпнуться с высот кремлевских дач, правительственных лимузинов и министерских кабинетов на этот пыльный, серый, кафельно-каменный пол Киевского вокзала?! Кажется, на том высоком уровне я была не так уж и долго — всего-то сутки! И не жила в кремлевской даче на Ленинских горах, и не владела лимузином «ЗиЛ-111». И все-таки я прикоснулась к верховной власти, я прожила рядом с ней сквозные окрыляющие минуты — разве крылья власти уже не несли меня над серыми буднями заурядной жизни? Самолет Горячева, ковровые дорожки, гэбэшная «Волга» с форсированным двигателем, меховые шубы Ларисы, кабинеты Власова, Куркова, сервелат в буфете «Пекина» и даже мой хозяйски-вольный проезд по Москве в «неотложке»… Падать из этого обратно в дерюжно-посконную жизнь, падать в плебейство, в очереди за мылом, мохером и «Антимолью» и снова жить по талонам на жратву, с лимитированной водой из бачка и в соседстве с самогонщиком Гринько и его голожопой невесткой — Господи-и-и!..
Чертова Лариса! И правильно, что их прикончат через несколько дней, и пусть! Сдохни ты со своим Горячевым! Все равно от всей вашей перестройки нет никакого толку!..
Но даже здесь, в зашарпанном зале ожидания Киевского вокзала, для меня не было места! Все скамейки, лавки, подоконники, проходы и даже мраморный постамент «щирой» украинки-колхозницы с бронзовым снопом пшеницы в руках — все было занято бритыми наголо призывниками. Сентябрь, вспомнила я, время призыва в армию! Все, кому стукнуло 18, — «прощай, девчонка, пройдут дожди, солдат вернется — ты только жди!». Впрочем, эту бодрую песню крутят только по радио, а здесь, на вокзале, бритоголовые парни пели сейчас под гитары совсем другое:
