«ЛЕЧЕБНО-ТРУДОВОЙ ИЗОЛЯТОР НОМЕР 6389 ГУ ИТУ МВД СССР»
26
13.20
Я представляла, как изумился Саша, когда караульный открыл дверь камеры и крикнул:
— Чижевский, на свидание с невестой!
И пока в дежурке под музыку из «Меридиана» какой-то сержант из вохры проверял мою передачу — разрезал колбасу, протыкал творог, разламывал хлеб и шоколад, — Сашу, думала я, вели по гулким монастырским коридорам вдоль бывших келий, а ныне — камер. В качестве следователя я не раз бывала в таких монастырях, превращенных в тюрьмы или изоляторы, и легко представляла себе сырые темные камеры с потрескавшимися сводчатыми потолками, холодные, в разводах зеленой плесени стены длинных коридоров и ступени каменных лестниц, стоптанные подкованными сапогами конвоиров. И мне казалось, что я вижу, как идет по этим коридорам Саша — высокий, прямой, худенький. Конечно, как опытный зек, он должен был и вида не подать, что не знает, к какой такой невесте его ведут. А сзади Саши, позвякивая ключами от камер, движутся конвоир и дежурный офицер, перед которым я только что разыграла истерику. Да, истерику, потому что понимала: добиться свидания с Сашей можно только, если взять дежурного по изолятору на арапа. Что я и сделала.
— Его нет ни в одной московской тюрьме! — кричала я в караулке. — Я объехала все тюрьмы, и я точно знаю: он у вас! А если вы мне его сейчас не покажете — значит, вы его убили! Да! И я немедленно позвоню всем западным корреспондентам! Я прямо Тэтчер позвоню, клянусь! Пусть она связывается с Горячевым! И мы завтра же выйдем на демонстрацию в Москве, и нас поддержит весь мир, мы вынесем это на ООН. Говорите: вы его убили? Убили? Да?
Я знала, на что била. Конечно, охрана монастыря уже в курсе того, что вчера о Чижевском говорили все радиостанции мира, — скорей всего они тут сами слушают эти передачи по «Меридиану». Поэтому моя угроза связаться с инкорами и даже с Маргарет Тэтчер не прозвучала для них невыполнимой. Но кто же у нас не знает, как Горячев уважает Маргарет Тэтчер! Если она действительно позвонит ему из-за Саши…
— Ладно! Хватит орать! Психопатка! — сказал мне дежурный офицер. — Сейчас я приведу его…
Но Сашу ввели не изнутри монастыря, как я себе представляла, а через наружную дверь в дежурку. Просто открылась дверь во двор монастыря, и в комнату, пригнув под низкой притолокой совершенно мокрую голову, вошел Саша — в мокрой спецовке х/б, надетой на ту самую — мокрую теперь — шерстяную тенниску, в которой его арестовали, в мокрых вельветовых джинсах и в своих насквозь промокших грязных туфлях.
— Ты откуда? Ты не в камере? — вырвалось у меня.
Он улыбнулся так просто, словно и не удивился моему приходу:
— Это же лечебный изолятор. Нас поставили чистить выгребные ямы. Трудотерапия!
— Прекратить разговоры о режиме! — вмешался вошедший за Сашей дежурный офицер, снимая и шумно стряхивая плащ-палатку. — Только о личном!
— Вы не имеете права до суда использовать арестованных на принудительных работах! — сказала я.
— Не п… — пренебрежительно отмахнулся офицер, полагая, что и так сделал для меня слишком много: дал свидание с женихом. И вдруг пристально поглядел на меня и на Сашу, словно сравнивая нас. А потом сказал удивленно: — А ты же старше его! У вас есть документ из загса?
— Свидетельство из загса у меня дома! — поспешно вмешался Саша и тут же подошел ко мне, насмешливо спросил офицера: — Обнять можно невесту?
— Нервная она у тебя, разоралась тут! — проворчал офицер, все еще глядя на нас с подозрением.
Саша, чтобы убедить офицера, что я действительно его невеста, поднял меня на мокрых руках и поцеловал прямо в губы.
— Ну ладно! Хватит, хватит! — ворчливо приказал офицер. — Расцеловались!
И тут я разревелась — но как!!! Даже вчера, когда Лариса выгнала меня из «Пекина», а Власов сорвал с меня погоны, я не плакала. А тут… словно внутри меня рухнули наконец какие-то стены и я — прозрела. Так грешникам в храме Божьем вдруг открывается Божий свет, так женщину вдруг осеняет сознание, что она нашла единственного в мире мужчину. Но — эта дежурка, эта вохра, эти чугунные дверные решетки и стальные лязгающие засовы — я вдруг поняла, что сейчас, через минуту они отнимут его у меня! И я ли не знала, какая дорога предстоит ему, я ли не видела все эти тюрьмы-пересылки, лагеря, зоны, бараки, камеры, СИЗО…
Господи! Они потащат его по этой грязи, вшам, педерастам, голодным режимам, садистам- надзирателям…
Судорожно целуя Сашу в глаза, щеки, в шею, я рыдала совсем как та девчонка на Киевском вокзале, которая провожала мужа в Афганистан.
— Кончай! Кончай! — орал на меня дежурный офицер. — Кончай, мать твою! Ну страна! Все какие-то чокнутые стали!
А сержант-вохровец, как тот прапорщик, отдирал меня от Саши, говоря:
— Вот бабы!..
Действительно, я и сама не подозревала, что если лишить меня милицейского мундира и погон, то под этой офицерской личиной окажется совсем простая русская баба.
27
17.30
«— Факт остается фактом, товарищи: и в народе есть иждивенчество, — говорил Горячев. — Смотрите, сколько брака продолжает идти, и это в условиях реформы!
И опять у нас зарплата будет расти, а товара — нет. Но кому они нужны, эти деньги, если… Отпечатать мы много можем, на это мы бумагу найдем!..»
Толпа красноярских рабочих, окружавших Горячева и его свиту на каком-то заводе, ответила на эту шутку сдержанным хмыканьем, отнюдь не просветившим их хмурые лица. И вообще, Господи, как разительно отличаются серые, небритые, вымотанные лица наших трудящихся от свежих и округлых лиц наших вождей! А одежда — лучше не сравнивать! Народ в каких-то ватниках, стеганых телогрейках…
«— Я вот слышу, мне говорят: „Михаил Сергеевич, ну надо решительнее, надо жестче и быстрее проводить перестройку. Нельзя ли, мол, ускорить?“ — продолжал Горячев. — В общем, надо, конечно. Надо делать, чтобы перестройка шла…»
Слушая телевизор, я вытащила из шкафа парадный китель Гольдина и сняла с него майорские погоны.
«— …но шла везде, — говорил Горячев. — На вашем предприятии, на другом, на третьем. Перестройку не сделаешь только в Кремле, в ЦК. Поэтому вы уж давайте, беритесь. А то у нас такая ситуация: прежде всего центр виноват, правительство…»
В коробочке с бижутерией я нашла старые погоны Гольдина с тремя звездочками старлея и прикрепила их к кителю. Это была самая легкая часть моей затеи. А самая кропотливая была впереди — переставить пуговицы с правой стороны кителя на левую, прорезать лезвием новые петли и обметать их вручную…
«— В конце концов, это уже надо сказать, и в правительстве идут крупные изменения. Очень крупные. И серьезные…» — продолжал по телику Горячев.
Я замерла, откусывая нитку. Неужто проболтается о готовящемся на него покушении? Поразительно
