все же, как человек, даже уехав за две тысячи километров и говоря о совершенно, кажется, посторонних вещах, выдает то, о чем думает! Я сидела напротив телика, аккуратно обметывая новые прорези-петли на кителе Гольдина, и ловила в словах Горячева все, что было связано с его внутрикремлевской борьбой.
«— Только вопросы надо ставить по-деловому, а не пугать нас, — сказал он. — Чего ж нас пугать? А то кое-кто кричит: провалилась перестройка, не идет перестройка, ничего не дает перестройка!..»
Интересно, кто же это в Политбюро пугает Горячева и даже кричит на него?
«— А я говорю: давайте разбираться! Конечно, самый острый вопрос — продовольствие. Особенно — мясо. Потому что все остальные вопросы, если бы было мясо, они, собственно говоря, малы…
— Да вы зайдите в наши магазины! — вдруг крикнула Горячеву какая-то женщина. — Ничего нет! Полки пустые!
— Везде одни очереди! — крикнули сбоку. — За мясом, за колбасой, за всем!»
«Да, — подумала я, — если бы ты накормил народ мясом, никто бы не посмел на тебя кричать или заговоры против тебя плести! А когда палка колбасы стоит три дня работы!..»
«— Понимаю вас, знаю, — ответил Горячев. — Мне уже тоже высказывали, что у вас и с овощами трудновато, и с картошкой, и молока нет…»
Толпа загудела выкриками, еще одна женщина лет пятидесяти, в ватнике, пробилась вперед:
«— Можно мне вам вопрос задать?
— Конечно», — сказал Горячев, а я обратила внимание на Ларису в правом углу телеэкрана. Ее лицо замерло в напряжении.
«Да, — подумала я, — у нее действительно бывают ситуации — не позавидуешь!»
«— Сейчас началось это… развитие кооперативов, — сказала женщина в ватнике. От волнения ее голос осекся, но она взяла себя в руки: — И молодежь не хотит на заводах работать. Говорят, очень тижало работать. В кооперативы уходют. А у нас заработки тут, я не буду скрывать, у меня 280 рублей. Но чего на это укупишь-то? Мясо в коопах не укупишь — кусается. И вот мы боимси, что останутся наши заводы без силы через эти кооперативы. Это, конечно, хорошая инициатива чья-то, но…
— А чья это инициатива? — перебил ее Горячев.
— Ну, я не знаю… — смутилась женщина. У нее было простое сибирское лицо, и по этому лицу было ясно видно, кого она винит в создании кооперативов.
— Знаете, знаете! — настаивал Горячев. — Скажите чья.
— Центрального Комитета, наверно… — дипломатично сказала женщина.
— Владимира Ильича Ленина! — сказал Горячев, и все вокруг засмеялись. — Вот это инициатор главный!»
Лариса — я увидела — облегченно улыбнулась, но женщина в ватнике оказалась из твердых сибирских орешков, не сдалась.
«— Нет, — сказала она. — У Ленина кооператор сам должон хлеб на продажу ростить…
— Да, — подтвердил Горячев. — Сам вырастил и сам продал.
— А наши что делают? — осмелела женщина. — У государства покупают, а с меня втридорога берут…
— Они беляши пекут, а мясо для беляшей скупают в магазинах! — крикнул сбоку какой-то мужчина.
— Мыло из-за них пропало! Они мыло скупили, переварили в форме игрушек и продают в пять раз дороже!..»
Наконец я справилась с петлями на гольдинском кителе и даже ухитрилась поставить пуговицы чуть наискось, чтобы китель не жал мне в груди. А следы от пуговиц на правой стороне кителя я затерла ногтем и рукавом.
«— Поэтому, значит, дело не в кооперативе! — сказал Горячев рабочим, умело поворачивая разговор в нужное ему русло. И стал объяснять: — В ГДР кооперативы пользуются теми же ресурсами, что и государственные предприятия. Вот, наверно, надо посмотреть и нам. Надо делать так, как это во всем мире, понимаете. Вот я вам скажу, нормально нам нужно услуг бытовых на 110–120 миллиардов рублей в год, а сейчас мы имеем знаете сколько? 40 с небольшим. В три раза меньше того, что нужно. Как же так? Тогда, спрашивается, зачем я буду зарабатывать деньги, если я не могу их отоварить? Что ж это, пустые бумажки?..»
В бельевом шкафу у Гольдина лежала стопка милицейских рубашек. Поглядывая на телеэкран, я прогладила одну рубашку и надела. Тоже жмет в груди, но терпеть можно. Если у вас всего — и продуктов, и одежды, и бытовых услуг в три раза меньше, чем нужно, то, Господи! — когда же все наладится? Через сто лет?
«— И нам надо будет так подходить, — продолжал втолковывать народу Горячев, — у кого больше труда, кто больше таланта прикладывает, больше ума — тот больше зарабатывает, и у него больше возможностей услуг получить…»
«Сейчас! — сказала я мысленно Горячеву. — Да у нас удавятся, если сосед будет лучше жить! В Полтаве один мужик озеро взял у колхоза в аренду и карпов развел, продавал на рынке. Причем всем своим соседям он этого карпа за полцены продавал, а они все равно ему озеро отравили. Сами без рыбы остались, но зато — чтоб сосед не богател!..» И вдруг я поймала себя на мысли, что именно об этом говорил мне Саша. Только у него это звучало умнее: мол, реформы Горячева социально поляризовали наше общество. Но у меня какой выбор? Или спасать своего Сашу и ради него — тебя, Михаил Сергеевич, с твоей дурацкой перестройкой, или ехать за своим Сашей в сибирский лагерь…
Слава Богу, что вчера моя форменная милицейская юбка была на мне, а не в чемодане, который у меня свистнули на Киевском вокзале. Юбку из гольдинских брюк я бы уже точно не смогла сделать! Надев свою юбку, китель Гольдина и перепоясавшись его ремнем с кобурой, я переложила из сумочки в кобуру свой «ПМ» и прошла в туалет. Другого зеркала, кроме как в туалете, в квартирах у холостяков не бывает. Из зеркала на меня смотрело строгое лицо советского следователя милиции, но я еще двадцать минут наводила марафет, пользуясь чужой косметикой и разбавляя слюной польские засохшие тени для век.
Между тем репортаж из Красноярска по телику закончился, и тот самый диктор Кириллов, которого я встретила вчера в вестибюле гостиницы «Пекин», перешел к другим новостям:
«— Не менее сорока жителей Ямайки погибло от урагана „Гилберт“. Разрушены сотни домов, тысячи деревьев вырваны с корнем, залиты водой дороги, и десятки тысяч людей остались без крова…»
Черт возьми, ведь и этот ураган был в предсказаниях американской гадалки и как раз на сентябрь! Так можно ли бороться с роком? Впрочем, спокойно, Ковина, спокойно! Если нет сообщений про запуск Израилем своего спутника, значит, что-то все-таки можно… Пусть Горячева, Власов, Курков и Белоконь уже списали тебя со счетов — это ничего, нет худа без добра! Зато теперь никто не висит у меня на хвосте и не дергает телефонными звонками. Нет слежки, филеров, оперов. Так вперед! Старший лейтенант милиции Анна Ковина выходит на свое последнее дело! От этого дела зависит все в ее жизни — карьера, офицерское звание, и — Саша! Если я выиграю, если я найду эту чертову американку… «я зарою свой щит и меч там, где течет ручей»! Почему не звучит победный марш? Свободный следователь Анна Ковина продолжает расследование по факту исчезновения американской гражданки Стефании Грилл из московской гостиницы «Пекин». По личной просьбе Михаила Сергеевича Горячева.
28
18.45
Я вышла из метро на станции «Авиамоторная» и спросила у кого-то, где тут Кабельные улицы. Оказалось, что до них пешком несколько кварталов, но, по счастью, дождь кончился, и, обходя лужи, я зашагала, оглядываясь по сторонам.
Здесь, на рабочей окраине Москвы, совершенно не было ощущения того, что ты в столице. Старые заводики с коптящими трубами, какие-то мастерские, заборы, кирпичные дома сталинских времен, обшарпанный кинотеатр «Факел», разбитая мостовая, бетонные «хрущобы», трамвайные рельсы. «РАБОЧЕЕ ОБЩЕЖИТИЕ ЗАВОДА МЕХКОНСТРУКЦИЙ», «ОБЩЕЖИТИЕ ЛАМПОВОГО ЗАВОДА», «ЖЕНСКОЕ ОБЩЕЖИТИЕ
