словно я могла убежать.
Но я не собиралась бежать. Я шла за ним покорно, как в бреду, но в то же время все понимала — он ведет меня к себе, сейчас, сейчас случится что-то очень важное.
Мне было страшно интересно.
Мы вошли в его кабинет-каморку, заваленную волейбольными мячами, какими-то спасательными кругами и прочим спортивным барахлом.
Он тут же запер за собой дверь на ключ.
Потом повернул меня лицом к себе и попробовал заглянуть в глаза, но я стояла, не поднимая ресниц и еще мокрая от воды. Тогда он снял с вешалки большое махровое полотенце, набросил мне на плечи и стал обтирать меня, и тут же быстрым движением расстегнул мне лифчик купальника. Я непроизвольно дернулась, но его крепкие руки держали меня за плечи, лифчик словно упал в полотенце, а он тут же поцеловал меня в оголенную левую грудь.
Волна жара, истомы упала мне в ноги.
А его губы были уже на моей правой груди, они забрали в себя не только сосок, но и всю грудь, и моя голова сама откинулась назад, но тут я ощутила, что он уже снимает с меня трусики.
— Нет! — выдохнула я и решительно, со всей силой ухватилась руками за свои трусики и сжала коленки.
Он остановился в недоумении.
Потом двумя руками взял меня за голову и заставил посмотреть ему в лицо. Его глаза смотрели на меня с пристальным вопросом.
Я опустила глаза, а он мягко, но сильно привлек меня к себе, все мое тело. Я была ниже его ростом, и теперь я всем животом почувствовала этот большой предмет, рвущийся из-под его плавок, — даже сквозь плавки он был горячим и жестким.
А он, руками обнимал меня за спину, вдавливал меня всю в себя, и я поддалась этому, и уже сама — животом и ногами — прижалась к нему.
Махровое полотенце упало с моих плеч, я сделала какое-то непроизвольное движение вслед за ним, вниз, и тут же ощутила, как его руки тоже прижимают мои плечи вниз, к его плавкам и этому предмету.
Это было то, что я так хотела найти все эти дни.
Выскочившая из плавок розовая головка его члена была у моей щеки, а Виталий Борисович одной рукой крепко держал мой затылок, а другой уже спускал с себя плавки, и теперь именно такой, как на картинке, — большой, крепкий, напряженный, розовый, в темных синих прожилках мужской член вздрагивал передо мной приливами возбуждения.
— Возьми! Возьми его! — глухо говорил надо мной Виталий Борисович. — Стань на колени.
И надавил мне рукой на плечи так, что я стала перед ним на колени.
Действительно, на коленях было удобней.
Я осторожно, двумя руками взяла этот предмет.
Он был горячий и твердый и подрагивал у меня в руках, будто дышал.
— Губами возьми, губами!…
Но я видела на картинке, как та девочка облизывала его языком, и я хотела, чтобы все было как на картинке.
Поэтому я осторожно, боязливо прикоснулась к нему языком.
Виталий Борисович аж застонал.
— Еще! Еще так! Весь — языком!
Это было интересно. Это было интересно и приятно — вести языком по стволу его члена и слышать, чувствовать, как напрягаются его сильные ноги, будто каменеют, а сам он стонет от блаженства.
— А теперь — в рот. В ротик возьми! Ну, быстро!
Он держал мою голову двумя руками за затылок, но я шеей еще сопротивлялась его нажиму, я только коснулась губами головки, но он тут же надавил так сильно, что я невольно открыла рот шире и его член ушел мне в рот так глубоко, что я отпрянула.
— Не бойся! Не бойся… — он ослабил нажим на затылок. — Не бойся. Ты первый раз? Делай так, как будто ешь эскимо. Ну, попробуй. Я не буду давить…
Я стала губами облизывать его член.
То, о чем я мечтала четыре дня, свершилось — я была точь-в-точь как та девочка на картине журнала. Напряженный мужской член, весь в темных прожилках, большой, с гладкой, как луковица, головкой, был в моих руках, я приподнимала его, подлизывала языком от корня, как девочка на картинке, а потом брала его в губы и губами облизывала эту головку, словно эскимо, с каждым разом забирая ее в рот все глубже. Он был безвкусный, но теплый, живой, трепещущий и толкающийся под небом, и какое-то странное сочетание страха и удовольствия заставляло меня, закрыв глаза, уже самой, без помощи и нажима Виталия Борисовича сосать этот член даже с каким-то, я бы сказала, самозабвением.
Позже, через много лет, я поняла, что видимо, такое же удовольствие получают мужчины, когда целуют вас в грудь — сначала целуют, а потом — сосут, как грудные дети.
Нам, женщинам, не дано так точно скопировать младенческое наслаждение во взрослом возрасте — я несколько раз пробовала сосать мужскую грудь, это совсем не то. Но, видимо, в подсознании остался рефлекс грудного ребенка, и когда вы сосете что-то живое, теплое, когда вы можете забрать это к себе в рот, как когда-то забирали в рот материнскую грудь, — рефлекс срабатывает и возрождает память о младенческом наслаждении.
Так или иначе, но я открыла, что лукавая девочка с обложки итальянского журнала была права — сосать этот предмет приятно, мысли отлетают куда-то в сторону, о них забываешь, двумя руками держишься за крепкий и живой корень члена или жесткий, в волосах мешочек с яичками, а язык, небо, рот, губы — все становится одним инструментом игры, твоим главным органом вбирания, втягивания и выталкивания, одним сосательным органом.
Постепенно передвигая свои руки от головки к корню и мешочку с яичками, я все больше и больше забирала в рот член Виталия Борисовича — уже не только головку, но и ложбинку между головкой и стволом, а потом — и часть ствола с голубыми прожилками. Я чувствовала, что он уже проталкивается вдоль моего языка к горлу, что еще немного — и я стану задыхаться, и вот это заполнение всей полости рта крепким живым и упругим предметом и ощущение что вот-вот, одним нажимом он может пронзить тебя насквозь или ты сама можешь пронзить им себя, и искушение взять глубже, еще глубже, еще, вобрать его в себя целиком, как, наверное, когда-то хотелось вобрать в себя всю материнскую грудь, — этот комплекс рождал сочетание страха и удовольствия, и даже удовольствия в самом страхе, потому что испытывать страх, обмирать от страха — тоже порой приятно, во всяком случае — когда имеешь дело с мужчиной.
Конечно, в ту мою первую встречу с мужским членом я не анализировала все это, я была просто взбалмошной любопытной девчонкой, которая впервые держала в руках то, о чем читала только на заборах, и оказалось, что это совсем не так ужасно и отвратительно, и вообще непонятно, почему это слово такое бранное, когда на самом деле этот предмет можно целовать и даже сосать с большим удовольствием. И при этом там, внизу, под животом, пробуждается что-то еще незнакомо приятное, волнующее, и какие-то, судорожные толчки истомы бегут оттуда, снизу, по вашему животу, рождая неосознанное еще тогда мной желание, и уже не голова, не сознание управляет вами, а вот этот внутренний позыв.
Я вдруг ощутила, как все мое тело задвигалось в такт этому позыву, бросая мои губы вперед и вперед заглатывать, засасывать этот возбуждающе горячий предмет, я еще не осознала, что это за чувство во мне, откуда оно, но в эту минуту уже какая-то сильная клейко-соленая струя ударила вдруг из этого предмета в мое горло.
Слава Богу, Виталий Борисович тут же и вытащил его из глубины моего рта, давая мне возможность не захлебнуться, но вытащил не целиком, а, крепко держа меня жесткими сильными руками за затылок, говорил:
«Глотай, глотай!»
Я слышала его сквозь туман ужаса, как сквозь воду, когда тонешь, и я брыкалась в его руках, словно тонущая, но он не выпускал моей головы, а говорил настойчиво, просто приказывал:
«Глотай!»
И хотя слезы брызнули из глаз, я сглотнула — куда было деваться, ведь новый удар этой жидкости
