его.
«Пусть! Пусть будет так! В конце концов, какая разница, — говорила я себе, — на этой постели или на чистой? Пусть это будет сегодня!»
Он вернулся и лег ко мне, и развернул меня из простыни, как из кокона, и стал теперь целовать в грудь, в живот, в плечи и в шею, и я почувствовала, как возбуждаюсь, и сама потянулась целовать его.
Неожиданно он оказался на мне верхом — уже абсолютно голый.
Я не заметила, когда он успел снять свои плавки, я только почувствовала вдруг, как он голым членом водит по моему животу, груди, шее. И не скрою — это было приятно.
Я лежала с закрытыми глазами, солнце било сквозь распахнутое окне и оранжевым окоемом дрожало в моих ресницах, и эта оранжевая пелена застилала мне глаза, но я остро чувствовала всей кожей тела, как ласково гуляет по мне его член, кружит по груди вокруг соска, упирается подмышку и щекочет шею. И каждое это прикосновение вызывало озноб желания, и голова кружилась, и единственное, чего я не понимала уплывающим сознанием, — это почему он до сих пор не снял с меня трусики.
Тут я почувствовала, что он гладит своим членом мои губы. И я поняла, что он хочет. Но как сказать ему, что я хочу совсем иное, что я приехала не для этого, а для того, чтобы отдаться ему совсем, стать женщиной?
Как сказать это? «Сделай меня женщиной?» «Сними с меня трусики и сделай меня женщиной» — так и сказать?
Пока я размышляла и думала, мои губы уже открылись сами собой и приняли его член, и уже новая волна желания поднялась от низа моего живота и закружила мне голову, и я стала привычно сосать.
Он стоял надо мной на четвереньках, упираясь головой в стенку, стонал от наслаждения, а все мое голое тело пружинило от желания, и что-то влажное уже исходило из меня к трусикам, и я думала, что может быть сейчас он остановится и возьмется за меня с той стороны, но… в этот момент он кончил.
Я сглотнула сперму и навернувшиеся слезы обиды, а он устало улегся рядом со мной и безучастно закурил.
Я лежала с закрытыми глазами, ощущая во рту вкус его спермы, а на лице следы от размазанной слезами краски ресниц.
Он курил молча, не прикасаясь ко мне.
Зазвонил телефон. Он лениво сполз с постели, взял трубку. Лежа с закрытыми глазами, я слышала, как он говорит в трубку:
— Алло… Привет, старик!… Замечательно!… Да нет, сразу!… О чем ты говоришь?! Высший класс! Во сколько? В четыре репетиция? Но сейчас уже почти три часа! Нам надо пожрать что-нибудь… Ну, хорошо, я понимаю, буду к четырем, надо — так надо! Пока…
Он вернулся ко мне и сказал:
— Слушай, детка, лажа сплошная — позвонил помреж, в четыре репетиция. Извини, я сейчас приготовлю что-нибудь поесть, и придется ехать. Яичницу будешь?
Я не отвечала. Я лежала каменная от обиды и злости.
Нетрудно было догадаться, что слова «Сразу!» и «Высший класс!» — это обо мне, и что скорей никакой репетиции нет, а он просто хочет теперь отделаться от меня.
Не дождавшись от меня ответа, он ушел на кухню, и я слышала, как он возится там, насвистывая какой-то мотив.
Я встала. Одела лифчик и смятое платье, утерла заплаканные глаза, взяла в руки свои новенькие туфли на шпильках, и молча, не сказав ни слова, ушла из его квартиры. Я не стала ждать лифта, а босая сбежала по лестнице вниз и только в парадном надела туфли.
Пересекая двор, я слышала как он кричал из окна: «Оля! Ольга!»
Но я не повернулась на крик и ушла к метро.
Так закончилась моя первая попытка стать «настоящей женщиной».
Я возненавидела мужчин и целыми днями валялась в постели, читая какие-то идиотские книжки.
Описывать все попытки нет смысла, главной закономерностью в них было одно — взрослые, пожилые мужчины боятся или не умеют ломать целку у несовершеннолетних и предпочитают просто тереться членом о лобок и губы влагалища, а когда возбуждение доходит до предела и ты лежишь готовая на все и ждешь, что вот сейчас этот горячий упругий предмет войдет в тебя, наконец, они или кончают тебе на живот, дергаясь в конвульсиях, или суют в рот, или — или просто у них опадает, и они говорят:
«Извини, детка, я сегодня очень устал на работе».
И ты носишься со своей девственностью, как с обузой, и уже ненавидишь всех мужчин и себя заодно с ними.
А молодые ребята — с ними свои беды…
В ту пору моей сексуальной озабоченности в меня влюбился двадцатилетний парень — высокий стройный брюнет с голубыми глазами и нежным ртом. Он учился в университете, увлекался химией и биологией и часами рассказывал мне всякие смешные истории из жизни ученых и про всякие научные опыты и эксперименты.
Постепенно он отвлек меня этими рассказами от всех других мужчин, мне было интересно гулять с ним по московским набережным, есть мороженое в кафе, ходить в кино, я стала как бы нормальной девчонкой, которая встречается с хорошим, красивым, развитым и интересным парнем.
Но он не посягал на мою девственность.
Мы целовались с ним — да! И еще как целовались!
Поздно вечером, когда он провожал меня домой, мы каждый раз останавливались на одном и том же месте — на заброшенном железнодорожном мосту — и начинали целоваться. Это были сумасшедшие поцелуи — он, этот интеллигентный мальчик, воспламенялся так быстро, что принимался тискать меня за все доступные и малодоступные места с просто необузданной страстью. Он оголял мою грудь, забирая ее целиком в рот, сосал, обкусывая соски острыми зубами, снова перебрасывался на мою шею, лицо, губы, вталкивая язык мне в рот или забирая мой язык в себя и сосал его, и опять переходил на грудь.
Это длилось по часу — я уже истекала влагой желания, я ощущала животом и ногами его напряженный член, который терся об меня и вжимался в меня, я готова была отдаться ему прямо здесь, на мосту, но он не пытался трахнуть меня, а, целуя меня взасос, обсасывая грудь, бился об меня низом живота или вжимался им между моими ногами, доводя нас обоих до изнеможения.
Усталые, разбитые, на подкашивающихся ногах мы приходили потом к подъезду моего дома, и здесь, в подъезде, все начиналось сначала: мы начинали прощаться на лестнице нежными поцелуями, но уже через минуту возбуждались оба и теряли головы, и садились, а затем и ложились на ступеньки лестницы в подъезде, и он опять оголял мою грудь и набрасывался на нее с новой силой и темпераментом.
Вставшим под брюками членом он вжимал меня в ступеньки лестницы с такой силой, что у меня потом всю ночь болела спина, он елозил по мне, покрывал поцелуями грудь, шею, плечи и снова грудь, и я опять истекала влагой так, что трусы становились мокрыми, а он кончал, наконец, в свои трусы и брюки, и только после этого мы расставались.
Я уходила домой на полусогнутых от усталости ногах, с мокрыми трусами и спиной, исполосованной ступеньками лестницы.
На следующий вечер все начиналось сначала, и через неделю я уже готова была отдаться ему где угодно — на мосту, на лестничной площадке, лишь бы освободиться от накопившейся за все это время истомы.
Помню, днем я ходила как полувареная рыба, как сомнамбула, и только к вечеру как-то отряхивалась, принимала душ и шла к нему на свиданье, и мы оба с трудом дожидались темноты, чтобы начать целоваться и тискать друг друга на мосту.
И вдруг — какая удача! — бабушка на весь день уехала за город за грибами!
Через час после ее отъезда мой возлюбленный уже был у меня, и мы, даже не выпив чаю, упали целоваться на диван. Я знала, что сейчас произойдет, наконец-то все то, что и должно произойти, я уже даже перезрела для этого и потому разрешила ему все и ждала, что он сейчас снимет с меня не только платье, но и трусики.
И он тоже понимал это, и решительно и властно снял с меня платье и лифчик, но до трусиков дело еще не дошло — он бросился целовать мою грудь.
