Собственно говоря, противозачаточные средства тоже у нас не Бог весть какие: четырехкопеечные презервативы подмосковной Баковской фабрики — сухие и толстые резинки, сквозь которые мужчина уже вообще не чувствует женщину (не так ли, Андрей? Почему ты ничего не написал об этом в своих главах?), и белые толстые таблетки для женщин — эти таблетки нужно вложить во влагалище не позже чем за 20 минут до акта, и тогда, растворившись, они наполняют влагалище белой мыльной пеной, в которой гибнут сперматозоиды. Но при этом мыльная пена во время акта выходит наружу (мужской член как бы взбалтывает ее в коктейль) и портит все удовольствие секса. А кроме того, поди высчитай заранее, что через 20 минут — именно через двадцать, не раньше и не позже! — тебе ложиться в постель и заниматься сексом.
Может быть, это подходит для супружеских пар в их размеренной половой жизни, но когда тебе 20, 18 или всего 16 лет, когда ты начинаешь целоваться, думая, что этим все ограничится, а через полчаса поцелуев взасос теряешь голову так, что забываешь обо всем на свете, и не только об этих пилюлях, и сама не замечаешь, как уже раздета в постели или в лесу под кустом, и, заламывая руки от желания, шепчешь ему «Иди ко мне! Иди ко мне!…» — какие тут к черту противозачаточные средства!…
Конечно, в ту пору, когда я прилетела с юга, со спортивных сборов в Москву, и сошла с трапа самолета, я понятия не имела обо всех этих проблемах, я была ординарной пятнадцатилетней девчонкой, для которой подошло время стать женщиной.
Мамины «не целуйся с мальчишками взасос, не разрешай им трогать себя за грудь и не езди с ними на мотоцикле» были давно забыты и нарушены, я ринулась выбирать мужчину, своего Первого мужчину.
И снова, как раньше в поисках большого мужского члена, я бродила по городу, присматриваясь к молодым и старым мужикам, и прикидывала, кому из них я могла бы отдаться.
Стояло лето, родители уехали в отпуск, дома была одна бабушка, и я могла шляться допоздна по городу и пропадать где угодно без всякого контроля. Но и город был пуст, все подруги разъехались, я болталась по городу одна. Конечно, я находила в толпе мужские лица, которые меня привлекали — обычно это были 28- 30-летние хорошо одетые мужчины, но, как правило, с ними всегда были девушки.
Хорошие мужчины всегда заняты, черт побери! (А может быть, все иначе? Может быть, нам просто больше нравятся уже занятые мужчины?)!
Как бы то ни было, мои блуждания по городу ни к чему не привели: то меня кадрили какие-то сопляки, а то уж совсем дряхлые старики.
После трех или четырех дней блуждания по городу я позвонила этому артисту с Таганки, но телефон молчал, я стала звонить ему каждые полчаса, боясь, что он снова улетел куда-нибудь на съемки или на гастроли.
Я застала его за полночь, он обрадовался моему звонку (или сделал вид, что обрадовался). Во всяком случае, после короткого разговора о пустяках он пригласил меня к себе в Черемушки на завтра, в два часа дня.
«Может быть, встретимся в городе?» — спросила я.
«Ерунда! — сказал он. — В городе жуткая жара, а у меня тут рядом плавательный бассейн, искупаемся, пообедаем, а вечером поедем в театр! Давай, подваливай к двум!»
Я прекрасно понимала, что в программе завтрашнего дня кроме плавательного бассейна, обеда и театра будет постель, но ведь я и хотела этого, еще как хотела!
По— моему, я не спала всю ночь. Лежа в постели, я гладила свою грудь, живот, бедра, словно проверяя все ли на месте, касалась пальцами клитора и губ влагалища и даже разговаривала с ними про себя:
«Подождите, подождите, миленькие, завтра все будет замечательно, завтра…»
С улицы сквозь открытое окно нашей квартиры доносились — то шум проезжающей машины, то женские или мужские шаги и голоса — я все слышала, я была как напряженная мембрана, все запахи мира и свет звезд пронизывали меня в ту ночь, я не могла уснуть, ночь казалась мне бесконечной.
Я забылась коротким сном лишь на рассвете и вскочила с постели в полвосьмого. Бабушка не понимала, что со мной происходит. Я выгладила свое лучшее летнее платье, голубое в красный горошек, я приняла душ, тщательно вымыла голову и помчалась в соседнюю парикмахерскую делать завивку. Там я час выстояла в очереди и еще час завивалась, поминутно поглядывая на часы — не опаздываю ли? — и, наконец, красивая, нарядная, в новеньких туфельках и в лучшем платье, с подведенными глазками и завитыми волосами — как принцесса, как кукла, через весь город поехала к Нему.
В метро я ловила на себе пристальные взгляды молодых и пожилых мужчин, и это еще больше напрягало, натягивало мои нервы, и, возбужденная, бледная, я нашла, наконец, его улицу и дом с лифтом, поднялась к нему на одиннадцатый этаж.
О, как колотилось сердце, когда я остановилась перед дверью его квартиры!
Я перехватила ртом воздух, сглотнула какой-то ком в горле и вдруг спросила у себя: «А чего ты боишься, дуреха?»
И все— таки я боялась.
Помню, я, наверно минуты три стояла у его двери, не решаясь нажать кнопку звонка, думая, не сбежать ли, пока не поздно, но в это время раздались шаги на верхней площадке, кто-то спускался к люку мусоропровода, и я, уже не раздумывая, нажала кнопку на двери.
Он вышел заспанный, в каком-то линялом узбекском халате и в тапочках на босу ногу.
— Ого! — изумился он, открыв мне дверь. — Потрясающе! Дюймовочка! Ну, проходи. Смелей. Не обращай внимания на бардак.
Я вошла.
Его однокомнатная неубранная квартира была оклеена театральными афишами и киноафишами, на каждой из них в перечне актеров его фамилия была подчеркнута жирным фломастером, а на некоторых даже была его фотография. А кроме афиш, стены еще были разрисованы какой-то ерундой и испещрены номерами телефонов.
Но не это огорчило меня. Грязь! Я не спала ночь, я готовилась к этому дню, как к празднику, я приехала к нему свежая и сияющая, как новая монетка, а он — в этом засаленном халате, квартира завалена мусором и бутылками, на столе пиво, куски сухого хлеба и ржавая консервная банка вместо пепельницы, а постель не застилается, наверно, никогда — смятые и серые от грязи простыни, свалявшаяся подушка…
Боже, и вот на этой постели должно свершиться главное событие в моей жизни?
Он ушел на кухню заваривать кофе, а я стояла у окна и глотала слезы.
— В чем дело, мать? — вдруг возник он у меня за спиной. — Что такое? Ты плачешь? Что случилось?
Он хотел обнять меня, но я оттолкнула его руку.
— Ну, понимаю, понимаю, — усмехнулся он. — Ты приехала вся такая красивая, а тут бордель и грязь. Но я так живу, ну что делать? Вчера сутки был на съемках, и до этого тоже. Домой заскакиваешь только поспать и — опять или съемки, или репетиции, поесть некогда. Ну, малышка, извини, я сейчас оденусь и пойдем в бассейн купаться. Ты захватила купальник?
Тут я вспомнила, что забыла купальник (а ведь он вчера дважды сказал мне по телефону, чтоб я не забыла купальник), и я разревелась еще больше, а он обнял меня, и теперь я ревела у него на груди, в его старый и засаленный узбекский халат.
Он гладил меня по плечам и по спине, а потом стал целовать в шею, в глаза, в губы, и я, благодарная за то, что он хоть понял меня, стала отвечать на его поцелуи, и уже через несколько минут он распахнул свой халат, и горячее мужское тело, пропахшее табаком и пивом, прижалось ко мне, упираясь в живот напряженным, обтянутым плавками членом.
А потом он поднял меня на руки и отнес в постель одетую и лег рядом со мной, не прекращая целовать меня. И я отдалась его поцелуям. Обида куда-то прошла, я целовалась с ним, ощущая, как царапает мою кожу его небритый подбородок, и чувствуя, как его руки развязывают поясок моего платья и ищут и расстегивают пуговички у меня на спине. И я не сопротивлялась, когда он снял с меня платье и лифчик, мне уже было все равно — пусть только это свершится быстрей.
В это время на кухне зашипел сбежавший кофе.
— Вот черт! — сказал он, и голый, в одних плавках ушел на кухню выключить газ, а я лежала в постели, завернувшись в простыню.
От его небритого подбородка горели щеки, и желание еще не проснулось во мне, и все-таки я ждала
