поднимала самолет! Крепкая рука командира лежала на моей руке, и я почувствовала, как какой-то ток восторга и преданности прошел от меня к нему по этой руке, и в ответ он чуть сжал мою руку и заглянул мне в глаза:
— Нравится? — спросил он. — А теперь на себя, чуть-чуть.
Мы с ним выровняли самолет и опять повели его по курсу, я все не убирала своей руки со штурвала, и командир не убирал руку с моей руки, а другой рукой он одел на себя ларингофон.
И в это время второй пилот вдруг щелкнул каким-то рычажком, встал со своего кресла, вышел из кабины и закрыл за собой дверь.
Теперь мы с командиром вели самолет действительно вдвоем, и он все смотрел на меня и улыбался, и какой-то ток все шел и шел через наши руки друг к другу,
— Нравится? — опять спросил он.
— Очень! — сказала я.
Он нагнулся ко мне и поцеловал меня в губы, и я сразу ответила на этот поцелуй и тут же испугалась, что пошевелила рукой.
— Ой! Я двинула тут что-то! — сказала я. — Мы с курса собьемся!
Он улыбнулся:
— Не бойся. Мы уже на автопилоте. Ну-ка, поцелуй меня еще раз.
Я сделала это с удовольствием.
Я сидела в кресле командира самолета «ТУ-104» на высоте семи тысяч метров над землей, и целовалась с командиром в пустой пилотской кабине и чувствовала, как еще неостывшее, неутоленное артистом желание поднимается снизу моего живота и кружив мне голову. И я чувствовала, что такое же желание проснулось у командира.
Я понимала, что второй пилот ушел не зря, что никто сюда не зайдет без разрешения командира и никто нам не помешает, и самолет идет на автопилоте, сам по себе, и потому я смело сняла руку со штурвала и обняла командира.
Нам было очень неловко целоваться в тесной кабине, командир стоял над креслом согнувшись, и моя голова упиралась ему в бедро, и я сразу почувствовала как в его синих авиационных брюках стала оттопыриваться ширинка.
Я знала, что мне предстоит сделать, и сама захотела этого.
И не спрашивая его, я спокойно расстегнула пуговички у него на ширинке.
Под брюками у него были белые индийские трусы с прорезью посередине, и я легко, даже не снимая с него трусов, извлекла через эту прорезь коричнево-розовый напряженный член и поцеловала его.
Командир замер в неудобной, скрюченной позе, но не двигался. Только дышал надо мной.
Я обцеловала его член со всех сторон, облизала язычком, как эскимо, и когда командир от наслаждения задышал уже открытым ртом — прерывисто, пристанывая, я взяла в рот и мягко, нежно стала сосать, все глубже и глубже забирая в себя весь член.
Рассвет встал над нашей великой Родиной. Трудовой народ просыпался в этот час и выходил на новую трудовую вахту. Сто пассажиров могучего «ТУ-104» спали в трех салонах у меня за спиной. Оранжевое солнце вышло из-за горизонта и ослепительным светом хлынуло поверх облаков в нашу кабину. Мерно гудели мощные двигатели самолета, и на крыльях его вспыхивали зеленые и красные огоньки. Мы летели над необъятными просторами нашей могучей страны, и в кабине самолета, на высоте семи тысяч метров над землей, я, делала минет командиру самолета, вдруг впервые в жизни почувствовала фантастическое, небесное наслаждение — что-то творилось внизу моего живота, что-то истекало и кружило голову, и неземная слабость и невесомость опустошали мое тело.
Я кончила, почти теряя сознание от этой слабости. Не помню, как кончил командир, как я сглотнула его сперму, — я сидела в командирском кресле, откинувшись от слабости к спинке, с закрытыми глазами, каждая клеточка моего тела была уже без сил и без сознания.
Командир застегнул брюки и сел в кресло второго пилота. Будто сквозь пелену тумана, я слышала, что он стал говорить о чем-то по рации с землей, называя:
— Харьков! Харьков! Я — борт 24-17. Иду в своем эшелоне. Видимость отличная. Пересекаю вашу зону. Прием.
И какой— то голос сказал по рации в кабине:
— Борт 24-17. Борт 24-17. Вас понял. Вас вижу. Идете в своем эшелоне. До Москвы видимость отличная. Счастливого полета.
Что ж, для меня это был действительно счастливый полет, я стала в нем женщиной — хоть и не в полной мере, конечно, но я поняла, какое это наслаждение — быть женщиной. И, прилетев в Москву, я ринулась искать это наслаждение, я задалась целью немедленно стать женщиной в полном смысле этого слова.
Глава IV
Как непросто потерять девственность (продолжение)
Рано или поздно эта проблема встает перед каждой девушкой — стать женщиной до замужества или ждать первой брачной ночи.
Конечно, все книжки и родительские наставления твердят об одном — хранить девственность до замужества и преподнести эту девственность своему мужу в первую брачную ночь как бесценный дар, как знак честности. А если ты выходишь замуж не целкой — то это позор, бесчестие не только невесте, но и мужу. В старину, если обнаруживалось, что невеста не девственна — ворота дома ее родителей мазали дегтем, а ее, бесчестную, с позором выгоняли из дома жениха.
Этот обычай сохранился и сейчас в наших деревнях, но чаще всего «обманутый» муж предпочитает молчать о своем «позоре», оставляет «бесчестную» жену дома и за это превращает ее жизнь в цепь побоев, унижений и кошмаров. А чтобы скрыть позор первой брачной ночи, наутро из дома жениха, как и положено по обычаю, выносят на крыльцо для всеобщего обозрения простыню с пятнами крови. Только при обмане кровь эта, конечно, не из влагалища, а из разбитого мужниным кулаком носа — кровь, смешанная со слезами избитой «бесчестной» невесты.
Сегодня этот варварский обычай уже не так распространен как раньше, лет пятьдесят назад. В городах его совсем не соблюдают — кому в городских домах будешь показывать простыни первой брачной ночи, когда соседи тут годами живут, не зная друг друга?
Да и молодежь смеется над этим обычаем, презирает его.
И вообще, потеря девственности до замужества уже перестает быть общественным позором, особенно среди городских жителей. Стать женщиной, «вкусить от запретного плода» — эта идея приходит сейчас городским (да и многим сельским) девчонкам в 14-15 лет, и на наших закрытых адвокатских семинарах и совещаниях мы постоянно слышим цифры и данные о медицинских обследованиях в московских, ленинградских, киевских, воронежских и других школах — 90, если не сто, процентов девяти— и десятиклассниц уже не девушки.
Появился даже специальный термин — «школьная беременность», и в сводках годовых отчетов районных отделов народного образования есть новый регулярный показатель, скажем: в Дзержинском районе города Москвы — 17 процентов школьной беременности, по Приморскому району города Владивостока — 29 процентов школьной беременности, по городу Алма-Ате в Казахстане — 22 процента школьной беременности…
Сведения эти просачиваются в газеты — в «Литературную газету», «Комсомольскую правду», там глухо пишут об «единичных явлениях раннего созревания школьниц» и, по мере возможностей, поднимают диспут о необходимости введения в школьные дисциплины предмета под названием «гигиена девушки» или «половое воспитание».
Но Министерство просвещения боится, что эти предметы только помогут «раннему созреванию» и «школьному разврату», научат подростков заниматься сексом.
А пока идет эта многолетняя дискуссия в закрытых педагогических кабинетах, тысячи девчонок самостоятельно делают друг другу чудовищные аборты шпильками и крючками для вязания, при мнимых и не мнимых признаках беременности, парят себя в горячих горчичных ваннах, чтобы прекратить беременность, и, стесняясь зайти в аптеку за противозачаточными средствами, используют вместо них просто уксус, который вливают себе во влагалище немедленно после акта.
