автоинспектора:
- Ну-ка, сержант, не тревожь больную! Лучше бы помог! – и продолжила, обернувшись к санитарке: – Маша, а ты зайди с левой стороны! Давайте живее! Где носилки?!
И сержант, и нехотя вылезший из патрульной машины лейтенант со строгим официальным выражением лица, мгновенно позабыли о своей служебной миссии и переглянулись, увидев кровь и на подушке сиденья „Фордика', и на юбке женщины, которую бережно, но споро и ловко извлекли из машины сотрудницы больницы. Татьяна Владимировна тронула Фёдорова за рукав и ласково, всё понимая, спросила:
- Вы останетесь, коллега? Подождёте?
Фёдоров молча кивнул и покосился в сторону лейтенанта, которому заведующая бросила с оттенком неприязни, на мгновение мелькнувшим на её лице:
- Отстали бы вы, лейтенант, от человека! Благодарить надо таких водителей, а не наказывать!
- Мы что – не люди?! – произнёс лейтенант, движением руки указав сержанту, чтобы тот вернулся в патрульный автомобиль, и добавил: – Да, и наказывать, особо, не за что. Ну, пешеходу на переходе не уступил. Сто рублей штраф. Ладно! Учтём крайнюю необходимость.
Уже совсем вечерело, когда давешняя санитарка, выглянув из дверей отделения, сказала Фёдорову, что его ждёт заведующая. Чувствуя неприятную дрожь во всём теле, Алексей Витальевич шагнул через порог. Он старался прогнать мысль о непоправимом, не дать ей оформиться. Но, взглянув в лицо Татьяны Владимировны, понял, что дурные предчувствия его обманули лишь наполовину. Он не помнил слов заведующей. Та что-то говорила об упущенном времени, возрасте, о необходимости сохранения жизни его жены, о том, что для неё теперь опасность миновала. Фёдоров взглянул в лицо врача и перебил её вроде бы неуместным вопросом:
- Скажите. Это – всё? Шансов у нас больше не будет? Или, всё-таки…
Заведующая взглянула в страдальческое лицо Фёдорова и, не решившись ответить, лишь отрицательно покачала головой. И в этот момент он услышал звонок своего мобильного телефона. Извинившись перед Татьяной Владимировной, он достал телефон. Видимо, услышанное отразилось на его лице, потому что заведующая задала вопрос тоном, в котором не было даже намёка на любопытство, а лишь явное сочувствие:
- Что-то ещё неладно?
- Соседка. Говорит, что мама разбилась, уже несколько часов лежит на полу. С переломом. Без помощи. Одна.
- Тринадцатое июня.– пробормотала себе под нос заведующая, но Фёдоров услышал и ответил:
- Да. Знаете. Раньше я всегда подшучивал над приметами. Поеду к матери.
- Езжайте! С женой вашей всё будет в порядке!
Впоследствии Фёдоров не раз задумывался над событиями злосчастной пятницы. Он полагал, что в тот дважды трагический день действительно был косвенно виноват в том, что они чудом не попали тогда в дорожно– транспортное происшествие. Точнее, это было не чудом, а результатом виртуозной техники вождения автомобиля, подтверждённой наличием у Фёдорова водительских прав первого профессионального класса и сотнями тысяч наезженных километров без единой аварии. Но верным было и другое: будь тогда за рулём маленького „Фордика' не он, а Виктория – они бы оказались в опасном месте на несколько секунд позже. И этого времени как раз бы хватило для того, чтобы тот скоробогатый молодчик с жирным бритым затылком, покрытым шрамами, оказался у своего 'Мерседеса' позже, уже не подвергая риску их с Викой.
С другой стороны, верным было и то, что он не мог, просто не имел права усадить за руль свою беременную жену, к тому же, ещё и предельно уставшую на работе. Но, в самом ли деле тот испуг, который пережила Виктория при этом происшествии, был причиной выкидыша, а не поводом, который лишь выявил неспособность жены выносить ребёнка. Ту неспособность, что была обусловлена и повседневными перегрузками на работе, и общей ослабленностью здоровья, хотя бы из-за отсутствия ежегодных отпусков, пребыванием в 'Чернобыльской зоне' и неправильным питанием?! Напрашивался и совсем уже крамольный по нынешним временам вопрос: а как бы развивалась её беременность в Советском Союзе, будь она юристом-консультантом не в частной фирмочке, финансировавшей несколько лет назад Всемирный еврейский конгресс, а на государственном предприятии, находись под наблюдением врачей, имей ежегодные отпуска и здоровое питание (безо всех этих 'ножек Буша' и 'сливочного масла' из непонятных жиров ?!).
Но. Фёдоров всё же был в тот день за рулём. Но он всё-таки оставил жену в больнице одну. Правда – под наблюдением заботливой и квалифицированной Татьяны Владимировны. Но утраченный тогда шанс обзавестись наследником был и в самом деле, как, подбирая слова, смущаясь и понимая всё, объяснила дня через три Татьяна Владимировна, последним. Поэтому Алексей Витальевич не спорил теперь с женой, выслушивая от неё не вполне объективные и недостаточно справедливые, как ему казалось, обвинения. Честно говоря, и сил у него на это не хватало. Слишком уж дорого обошёлся для него этот двойной удар судьбы, эти полугодовые нагрузки, связанные с бессменным исполнением функций одновременно врача, медицинской сестры, санитарки, прачки, кухарки.
Видимо, неправильным было и то, что он, выслушивая от жены нынешние упрёки, лишь мрачнел ещё больше, молча, всё больше уходил в себя, в своё двойное горе, обострённое полным исчезновением нагрузок, которые ещё несколько дней назад были непосильными. Верным находил он и тот упрёк Виктории Петровны, что жизнь их в этом доме не заладилась с самого начала.
Вначале, когда, разрываясь между водителем грузовика, привезшего мебель, и алкашами, копавшими перед домом яму-водосборник, он не загородил тогда плохо подогнанную дверь в туалет. Маленькая, удивительно красивой раскраски трёхцветная кошечка, проявив вполне естественное для едва прозревшего существа любопытство, воспользовалась этими минутами, забралась на только что установленный унитаз и утонула. Её широко раскрытые в предсмертном ужасе огромные голубые глазёнки, бывало, и теперь мерещились Фёдорову по ночам во сне.
На другой день, отвлёкшись от дела из-за приехавшего на участок милиционера, искавшего 'незаконных мигрантов', выпустил на землю литров сто драгоценного дизельного топлива, перелившегося через патрубок бака котла отопления. Ещё днём позже в доме запахло смертью в самом прямом смысле: птенец скворца, каким-то чудом проникший в дом, погиб возле стекла кухонного окна, выходившего на южную сторону. Было ещё несколько неприятных событий, о которых Фёдоров просто не стал рассказывать своей жене.
В прошлом он неизменно подвергал знакомых критике за суеверия, порой с едкой меткостью находя опровергающие доводы. Но как-то незаметно, сначала в связи со всё откладывавшейся и откладывавшейся защитой диссертации, готовой уже много лет, а потом из-за с обрушенных на всех 'реформ' он стал подмечать, что приметы-то, оказывается, зачастую оправдываются! При этом, как ему казалось, оправдывались только плохие приметы. То есть те, что предвещали нечто плохое. Об изменениях своих взглядов на суеверия и приметы он никому не говорил, вот только мама догадалась. Она и вообще в жизни отличалась необыкновенной наблюдательностью и умением по незначительным признакам строить точные прогнозы, а уж родного сына, хотя и видела его не столь часто, раскусила мгновенно, сказав очень серьёзным тоном, исключавшим малейший намёк на насмешку:
- Ну, вот! Теперь и Лёшечка понял, что не все приметы глупы и лишены значимости.
В тот раз он промолчал, не ответил матери. Впрочем, это и не требовалось. А теперь, пережив две трагедии, удивительным образом оказавшихся связанными и с некогда смешным тринадцатым числом, и с забавлявшей его пятницей, он предложил Виктории:
- Надо пригласить священника. Пусть окропит наш дом .
Жена, взглянув на Фёдорова с некоторым удивлением, ответила со вздохом:
– Чего уже теперь-то. Это надо было сделать раньше, до привоза мебели! Хотя. конечно, давай, пригласим!
Виктория Петровна открыто называла себя верующей, хотя Фёдоров считал, что оснований для такой
