Пятый этаж, лестничная площадка, три разнокалиберные двери.
На двери с номером 53 и обивкой из драного дерматина — пять кнопок, под каждой таблички с фамилиями, и на одной из табличек значится:
БОЧКАРЕВ П.И.
Алена остановилась перед этой табличкой, перевела дыхание и услышала, как колотится ее сердце. Затем, вздохнув, как перед прыжком в воду, решительно нажала кнопку.
За дверью послышались шаги и осторожный мужской голос:
— Кто там?
— К Бочкареву, — сказала Алена враз осипшим голосом.
— Минуту! Я не одет, минуту!
Шаги за дверью удалились, потом — издали — тот же голос крикнул:
— Входите, открыто!
Алена удивленно толкнула дверь — действительно, было не заперто. За дверью оказался длинный коридор, забитый барахлом пяти семей — тумбочки с обувью, подвешенные под потолком велосипеды, лыжи, корыта и старые чемоданы. Дальше шел дверной проем на общую кухню с пятью газовыми плитами и разномастные двери в комнаты к разным семьям. Из этих дверей выглянули чьи-то лица и тут же исчезли, а по коридору уже спешил небритый мужчина лет пятидесяти пяти в домашних шароварах, пиджаке, надетом на несвежую тельняшку, и в сандалиях.
— Здравствуйте, — сказал он радушно. — Слушаю вас.
Алена смотрела на отца.
— Что же вы молчите? — сказал он. — Чем я могу?..
— Я Алена.
Он протянул ей руку:
— Очень приятно. Бочкарев Петр Иванович.
Алена, глядя ему в глаза, протянула свою:
— Бочкарева Алена… Петровна.
Он автоматически начал:
— Очень… — И тут же пресекся. — Что?! Как вы сказали?
Но Алена молчала, смотрела ему в глаза.
— Вы?.. — Он показал пальцем на нее и на себя. — Ты… ты моя…
— Из Долгих Криков, — сказала Алена.
Он растерялся:
— Да, конечно… — И открыл дверь в свою комнату. — Ну, проходите… Проходи… Дай я на тебя посмотрю…
Пока он смотрел на Алену, она огляделась. Комната Бочкарева оказалась абсолютно пустой, с пятнами на стенах и с лампочкой в патроне без люстры. Окно без шторы и занавески, вытертый дощатый пол, из мебели только голая раскладушка и тумбочка вместо столика. На подоконнике электроплитка, а на полу в углу — телефонный аппарат.
— Красивая, молодец! — сказал Бочкарев, глядя на дочь, и спохватился: — Извини, я тут без мебели. Дело в том… Понимаешь, я тут затеваю ремонт, мебель вывез… — И странным жестом стиснул левой рукой запястье своей правой руки. — Да ты просто красавица! А сколько тебе лет?
Алена посмотрела на него с укором, он сконфузился:
— Нет, ты не обижайся! Понимаешь, я с детства не в ладах с математикой. А последнее время… Даже не знаю, куда тебя посадить… Они отключили телефон… — Он суетливо поднял телефонную трубку. — Видишь, отключили. Я не могу дозвониться рабочим насчет ремонта… Слушай, ты такая взрослая! Неужели тебе уже?.. — Он почему-то суетливо забегал по комнате и правой рукой перехватил запястье левой руки. — Постой! Не говори! Я сам сосчитаю…
— Па… Отец, я по делу…
Он поспешно ответил:
— Да, конечно! Что я могу? Все, что скажешь…
— Твоя мать умерла.
Бочкарев замер.
— Что?
— Баба Фекла, твоя мама. Уже два месяца как…
Бочкарев отошел к окну, отвернулся от Алены, и вдруг его плечи дрогнули, и Алена поняла, что он плачет.
Она подошла к нему.
— Я… — заговорил он почти беззвучно, не вытирая накативших слез. — Я виноват перед ней… И перед тобой… И перед Стасом… Перед всеми вами… Я… Знаешь, детка, я, оказывается, тоже большевик… Я с ними боролся, да, с коммунистами, но как? Жертвуя вами… И что?.. Что мы отвоевали?.. Что мы отвоевали?.. Боже мой, мама! Прости меня…
Он вдруг стал как-то шамкать, и Алена ожесточилась.
— Отец, я по делу.
— Да. — Он стал поспешно вытирать слезы. — Я слушаю.
— От бабушки остался дом. Ты единственный наследник. Нужно оформить документы, перевести дом на тебя.
— Он мне не нужен, что ты! Пусть будет вам — тебе и Стасику.
— Потом ты отдашь его кому захочешь. Но сначала я должна в него попасть хоть на десять минут. То есть сначала нужно оформить твое наследство.
— Я не могу… Понимаешь, я не могу отсюда выйти… Я это… Я жду ремонтников… — Он схватил трубку, но тут же вспомнил: — Да, ведь телефон отключили! — Его левое плечо странно дернулось, но правой рукой он тут же стиснул его изо всех сил. — Нет. Я никуда не поеду. Я не могу. У меня тут дела.
— Ты можешь дать мне доверенность, я все сделаю сама.
— Доверенность? — переспросил он, странно дергаясь. — Да, это идея! Доверенность! Конечно… Но это… Это же нужно к нотариусу, а сейчас ломка… То есть я хочу сказать: сейчас происходит ломка общественного сознания, а мы не сознаем своей ответственности. Если я выйду в таком состоянии на улицу, это нас дискредитирует. Ведь мы победители! Понимаешь, мы победители, мы не можем так выглядеть!.. Нет, это недопустимо!.. Я не могу выставить тебя в таком свете! Ты — такая красивая, юная — впервые в жизни выйдешь с отцом на люди, а я… Нет, никогда! — Он лихорадочно стиснул себя за оба локтя. — Есть только один способ! Только один способ, понимаешь?
Алена, ничего не понимая, хлопала глазами. А он продолжал лихорадочно, возбужденно:
— Да! Очень простой способ! Улица 25-го Октября, прямо у метро «Площадь Дзержинского», у «Детского мира». Ты приносишь оттуда чек, и мы сразу идем к нотариусу, я подпишу любую доверенность. Сразу! Я обещаю!
— Какой чек? — очумела Алена. — Какая площадь Дзержинского? О чем ты?..
Но он словно обезумел:
— Только там! Только! Тут этого нигде нет! Только на 25-го Октября!
— Отец! Что ты несешь? Сейчас везде есть нотариусы, на каждом углу…
Он перехватил свои локти и стиснул их из последних сил так, что у него побелели пальца. А он закричал:
— При чем тут нотариусы! Чек мне нужен! Лекарство! У тебя найдется триста рублей? Я тебе отдам! Мне должны в «Мемориале», но я не могу туда дойти… — Он вдруг начал дрожать, перешел на шепот, и Алена увидела наконец, что у него нет половины зубов. А он все просил: — Помоги мне! Дочка! Пожалуйста, мне плохо!.. — Его лоб покрылся испариной, он утер его и тут же снова схватил себя за локти. — Нет! Извини! Я не имею права тебя просить… Но… улица 25-го Октября, прямо возле метро…
— В аптеке? Лекарство?
— Нет, не в аптеке. — Он закрыл глаза и застучал челюстями. — Воз-зле метро… Т-ты увидишь…
