Сначала надо ямку лопатой выкопать, потом картошку бросить в лунку, землёй присыпать, снова лунку подготовить… Морока, да и только…
– А можно я вам помогу? – сказала Ольга.
– Да не стоит беспокоиться, Лёнька на выходные придёт, и тогда…
– А если не придёт, если его не отпустят?
Не думал об этом Андрей, а сейчас в душе согласился… Не на своей воле братан, их, как солдат- первогодков, наверное, охраняют. Попробуй, выберись, наведайся в гости! Лучше уж действительно попросить помощи у Ольги, а заодно и ей помочь. Вот и квиты будут.
– Вот что, соседка, – кивнул головой Андрей. – Наверное, правильно вы говорите – вдвоём легче управиться. Только сначала у вас посадим, а потом у меня. Пойдёт?
– Пойдёт, – облегчённо вздохнула Ольга. – Я тогда попробую у Бабкина лошадь попросить… Небось, не откажет… Сама-то я не умею сохой пахать…
За военные годы всему научилась Ольга: и крюком хлеб косить, и сено заготавливать, и на волах работать, а вот картошку сохой сажать – не получается. Соха-то в землю зарывается, кажется, до воды достаёт, то выскакивает совсем, землю дермыжит, не больше.
– Было бы здорово – и быстро, и надёжно, – сказал Андрей.
– Ну тогда я утром на наряд сбегаю, – сказала Ольга, – и вам скажу.
Осталось спросить про здоровье – и можно было прощаться, но Андрею не хотелось уходить от этого дома, будто неведомая бечёвка привязала его, держит накоротке поводок, даже смешно стало: что ты, в самом деле, прилип сапогами, что ли, к этому месту, клеем приклеился?
На вопрос о здоровье Ольга ответила быстро: «Нормально» и спросила с напряжением:
– А где вы меня прошлый раз подобрали, не помните?
– Как же не помню: в молоканской канаве…
– А меня, как мраком, накрыло, память вымело – ничего не помню. Только в деревне поняла, что меня на руках волокут, как мешок… Спасибо вам, доставила забот… С голодухи всё это, я ведь целый день без еды.
– Разве можно так? – Андрей почувствовал, как у него обиженно дёрнулись брови.
– Сама понимаю, что нельзя. – Ольга виновато улыбнулась, – только денег у меня не было… За пенсией в Хворостинку ходила, а не получила, прошлёпала впустую…
– Случилось что-нибудь? – спросил Андрей.
Пришлось рассказать о неожиданно объявившемся свёкре, о тяжбе, затеянной им, и Андрей возмущённо сказал:
– Вот мироед проклятый… Как сына воспитывать – так смотался, а деньги делить с сиротой – явился, не запылился. Вы бы ему, Ольга, в лицо плюнули, паразиту этому… Сколько лет он по свету мотался, как перекати-поле, а теперь вот, пожалуйста, вынырнул…
– Всё правильно, – откликнулась Ольга, – только где он сейчас, ещё не знаю. Говорят, в Воронеже обосновался.
Уже стемнело совсем, от пруда потянуло приятной такой прохладой, которая чуть присадила густую духоту, освежила воздух. Надо было идти, корова, наверняка, ждёт хозяина, протяжно мычит, а ему не хочется уходить. Может быть потому, что устал сильно… Но когда простился с Ольгой, приветливо кивнувшей ему, пошёл домой – усталости в ногах не было, исчезла, растворилась, будто вытолкнула её свежая прохлада ночи.
Благодарное существо – корова. Пока доил Андрей свою кормилицу, она лизала его шершавым языком, тихо мычала, будто жалела. Может быть, есть у неё понимание, как тяжело её хозяину мыкать одиночество, быть в доме одному, тянуть все мужские и женские заботы, даже вот это, не мужицкое занятие – доить корову – освоить? Животные – существа понятливые, душевные, за ласку готовы платить лаской. Корова вот ведром молока расплачивается…
Кстати, скопилось этого молока в погребе с добрый десяток горшков, даже сметану снять некогда… Сейчас бы заняться этим, поставить сметану в тёплую печь, а потом сбить янтарное, духовитым лугом пахнущее масло. У Андрея и маслобойка есть – квадратный, из досок сбитый сосуд с тяжёлым дубовым поршнем. Вот бы угостить завтра Ольгу, ребятёнка её – сила бы в момент вернулась!
При воспоминании об Ольге Андрей улыбнулся легко и приятно – в душе мелодично тонкий колокол зазвенел, зазвучал, как под ветром. Почему, отчего – не понять, но так удобно, просторно, покойно давно не было, будто ночная тишина, мирная и цельная, сделала сердце наполненным сосудом радости, закупорила его от волнений.
Закончив доить корову, Андрей спустился в погреб, занялся сметаной, потом при свете лампы провёл уборку в доме. Все дела его имели сейчас один смысл – завтра, а точнее, уже сегодня, должна прийти Ольга, и у него должен быть в доме не солдатский бивак, а нормальное жилище, приветливое и ухоженное. Он помыл полы, отскоблил ножом стол до воскового блеска, даже стёкла окон промыл чистой тряпкой, протёр полотенцем.
И спал Глухов неуютно, как испуганная птица, воробей в скворечнике, из которого его скоро выбросят настоящие хозяева. Он всё боялся пропустить рассвет, не подняться вовремя, до прихода Ольги.
Вскочил он от духоты, липкого пота, выступившего на шее и лице, отчего подушка стала мокрой, быстро умылся и разжёг огонь на загнётке. Как на грех, не оказалось спичек, и огонь пришлось долго высекать «катюшей».
Великая мудрость заложена в народе, удивительная непотопляемость! Не стало спичек во время войны – и вот этот маленький блестящий кусочек металла помогает добывать огонь. Надо только иметь кремень, кусок ваты и не упустить момента, когда зачадит высеченная искра, раздуть пламя. Вспомнил Андрей этот лозунг декабристов, вычитанный в учебнике: «Из искры возгорится пламя», и грустно улыбнулся – для него сейчас это было реальной задачей, необходимостью, иначе останешься без завтрака.
Когда вспыхнули кизяки, и поставил Андрей чугунок с картошкой на огонь, вспомнил он с благодарностью брата. Лёнька постарался, чтоб не голодовал Андрей. Два дня назад пришмыгал к нему вечером Иван Тихонович, глухо проговорил:
– Картошку забери, Андрей!
И больше ничего не сказал. И Андрей молчал скованно, глядел недобро-удивлённо на него, хоть отлично понимал, что поступает несправедливо. Разве виноват дед Иван в гибели Анюты, разве он, как и Андрей, не имеет в своём сердце открытую рану?
Он сходил на край деревни к Тишкиным. Бабка Меланья, завидев Андрея, метнулась к нему, хотела, наверное, что-то спросить, но застыла на месте, наколовшись на холодный взор. Горько было во рту, спеклось всё – кровь, рот, губы, и он унёс молча тяжёлый мешок.
Картошка оказалась царской едой – рассыпчатой, вкусной, как сало с мороза. Ну как тут не вспомнить Лёньку, не поблагодарить его хотя бы мысленно!
Пока варился завтрак, успел Андрей сбить масло, желтоватые катыши уложил в миску. За заботами голова не выпустила думы об Ольге – он словно жил ожиданием, волновался, выглядывал в окно, глядел на тропинку – не показалась ли? И когда Ольга застучала башмаками в сенях, встрепенулся, натянутой ниткой выпрямилось тело. Она появилась на пороге с усмешкой на губах, со спокойными грустными глазами, и Андрей понял: значит, всё в порядке, смилостивился Бабкин для вдовы.
– Порядок? – спросил Андрей.
– Вот записку написал конюхам.
– Ну, тогда завтракаем – и за дело. Есть хотите? Молчала Ольга, Андрей усмехнулся: спросил у больного здоровье! Да кто же её кормил, где такой хлебосольный стол? Уж не Бабкин ли расстелил белую скатерть-самобранку от щедрот своих?
Он поднялся с лавки, принёс пищу на стол, придвинул масло:
– Подкрепляйтесь, день у нас тяжёлый будет!
– Бабка Таня пообещала помочь… – сказала Ольга, без жеманства усаживаясь за стол.
– Ну, тогда лучше. Двое, трое – не как один.
Завтракали они торопливо, ели толчёную картошку с маслом – и запах степного разнотравья висел в комнате, и показалось Андрею, будто так было всегда, вот эта женщина сидела здесь и вчера, и позавчера, и неделю назад. Даже тогда, когда была жива мать. Ничто для человека не проходит впустую, бесследно –
