загоревшим и мужественным, обветренным, как у бывалого моряка, продублённого морскими солёными волнами. Лёнька глядел на светлое пламя и размышлял о том, что, наверное, в этом вот и заключается настоящая свобода – любоваться костром, ощущать запах жареного мяса, неторопливо думать. Где-то читал Лёнька, что огонь даёт возможность не только готовить пищу, согревать в стужу, но и рождать уверенность и спокойные мысли, возвышать его над миром. Тот, кто научился управлять огнём, тот обречён судьбой на долгую жизнь и добрые дела.
О минувшей ночи, о бегстве и краже овцы Лёньке тогда думать не хотелось. Когда поспела баранина, тёмно-красные багряные куски, будто впитавшие в себя огонь костра, они ели до изнеможения. И улеглись спать прямо на траве, рядом с угасшим костром. Лёньке снился какой-то героический сон про корабль с белыми парусами, про скалы, белые-белые, как снег, выступающие из лазурной голубизны моря, и ещё лёгкие птицы, похожие на ласточек, но крупные, какие-то неподъёмные, с трудом парящие в голубом безмолвном небе.
Они проснулись перед вечером, доели остывшее мясо, и Серёга изложил свою, как он выразился, «программу-минимум». Оказывается, сегодня ночью непременно надо найти лопату и топор, заняться землянкой или каким-нибудь укрытием. А главное – откопать глубокий погреб, иначе мясо при такой жаре быстро испортится и покроется червями. В разумности Серёге отказать было нельзя, и Лёнька вызвался пойти в Парамзино, взять незаметно эти инструменты дома.
– Нет, – после некоторого раздумья сказал Егоров, – это не годится. А вдруг на Андрюху напорешься? Как ему объяснишь?
Резон был в словах Егорова, и Лёнька ждал, какое предложение внесёт его товарищ по несчастью. А Серёга ещё помолчал – это молчание для Лёньки показалось целой вечностью, и сказал твёрдо:
– Я пойду в деревню. И не куда-нибудь, а к моей мамане. У неё, стервы, небось ещё медовый месяц не кончился, дрыхнут со своим хахалем без задних ног. Одним словом, жди меня на рассвете.
Всё-таки страшно среди степи ночью! Знал Лёнька, что он один здесь, как перст, а всё-таки произошёл в нём какой-то психологический сдвиг. Он напряжённо всматривался в густеющую темноту, вслушивался в тишину, монотонную, давящую на слух, и никак не мог успокоиться, сосредоточиться, наконец, просто уснуть.
На заре вернулся Егоров с лопатой и топором, подошёл бесшумно, как может подойти осторожный человек. Говорят, у охотников вырабатывается такой шаг за долгое время погони за зверем, умеющий не спугнуть тишину. Сам Лёнька несколько раз ходил с Андреем по зайцам и нередко получал выговор от старшего брата – то снег хрустит под ногой, то о морозную комлыгу споткнётся, а однажды, когда они находились в засаде в стогу, приключился с Лёнькой чох – противный, беспрестанный, и Андрей, терпеливый, уважительный, не стерпел – матюкнулся в его сторону.
Серёга без раздумий спустился на дно карьера, начал ещё в темноте подрывать отвесную стену, и, когда Лёнька пришёл на помощь, нора, чем-то напоминающая волчье логово, была почти готова. При воспоминании о волках дёрнулось тело у Глухова – не жалуют волков люди, и правду говорят: по волчатам тужить не стоит, их лучше придушить. Недаром, как волка не корми, он всё в лес смотрит. А они с Серёгой тоже чем-то сейчас на волков похожи, отбились от людей, в землю вгрызаются, как кроты-слепыши.
Но долго размышлять не пришлось – приказал Серёга Лёньке глину в другой овраг перетаскать, чтоб незаметно было свежей копки, и Глухов снял с себя гимнастёрку, рукавами перехватил ворот – получилось вроде мешка, и работа пошла быстрее.
Часам к десяти они закончили «логово» – так это отложилось в сознании Лёньки, и Серёга прорычал:
– Всё, приятель, я больше не могу. Всю ночь на ногах. Понимаешь, притопал домой, а у мамани моей свет горит. С Илюшей своим за столом гулеванят, песни поют. Вот ведь: кому горе, а кому радость. Пришлось долго ждать, пока лампу притушили. А когда койка заскрипела – тут я герой, и лопату, и топор вмиг в сенях нашёл. А самое главное – глянь-ка, соли прихватил…
Серёга повернул голову к Лёньке, развязал белую тряпицу, на которой синела крупная щепоть соли, сказал с восторгом:
– Ну, теперь мы с тобой заживём, брат! Ты погреб готовь, а я спать лягу. Встану – сменю.
Погреб Лёнька решил рыть поближе к середине болота и не рассчитал: только на три штыка углубился, как засочилась, побежала тонкой струйкой грунтовая вода. Проклиная всё, пришлось начинать сначала, поближе к глиняному карьеру, где глина не такая вязкая, наоборот, сыпучая как песок. Он работал без остановки, желая своим старанием понравиться Серёге, и тот, проснувшись часа четыре спустя, сказал с улыбкой:
– Ну и шахтёр ты, Лёнька! Скоро так до Америки дороешь!
Теперь за погреб взялся Серёга, но запала у него хватило ненамного, только и одолел штыка на два, а потом приказах:
– Всё, тащи сюда тушу!
– Мелковата, Серёжа! – взмолился Лёнька.
– Не скули, в самый раз. Да и ужин пора готовить. Опять у них был духовитый шашлык, но теперь с солью, мясо казалось по-королевски сладким и пряным. Думал Лёнька, с чем сравнить это кушанье, и не мог придумать, не приходилось ему едать ничего более вкусного.
Опять легла огромной чёрной тушей ночь над степью, распахнула звёздное небо, точно раздвинула занавеску, и звёзды заиграли, заискрились, посылая на землю мир и покой. Сегодня вдвоём было надёжнее, смелее, и Лёнька опрокинулся навзничь, несколько минут молчал, а потом уснул бесшабашным молодым сном, без сновидений и тревог.
Ему не мешали ни взбалмошные крики ночных сов, ни писк мышей, ни лёгкий стылый ветерок, поднявшийся к утру.
Но вот с завтраком вышла у них с Серёгой осечка. Сначала увидели они, как тамбовские мужики приехали выкашивать траву на меже, а разводить в таком случае костёр – значит выдать себя, а к вечеру, когда косцы удалились в деревню, Серёга достал из «погреба» тушу и взвизгнул: по белому мясу ползли желтоватые черви.
– Дела, брат, – только и сказал Егоров. И Лёнька понял, что настало его время действовать. Надо успокоиться, и хоть сосёт под ложечкой с голодухи, придумать надёжный вариант. В памяти он перебрал, у кого в деревне есть овцы и безошибочно решил: брать надо у Ольги Силиной. Одна живёт бабёнка, даже если услышит шорох во дворе – побоится выйти. А выйдет – тоже не беда – прикрикнул, и Силиной бельё придётся менять.
Лёнька не стал посвящать друга в свои тайны и исчез из Угольной поближе к полночи, прихватив на всякий случай вырубленный в ольшанике длинный кол. Им он и воспользовался, приткнув на всякий случай дверь дома Силиной. Сложней оказалось во дворе – как угорелые носились овцы по подворку, и Лёнька несколько раз падал в вонючий навоз, прежде чем успел схватить за ногу ягнёнка-летошника. Как волк добычу, взвалил он животину на шею, бегом перескочил Криушинский лог и напрямик по залежи протопал к Угольной. Несколько раз он падал в пыльную траву, и тогда баран предательски блеял.
Серёга, заметив возвращение Глухова, вскочил с какой-то необъяснимой внутренней возбуждённостью и тотчас принялся за дело, не дожидаясь рассвета. И хоть устал Лёнька, хоть от волнения тряслись ноги и руки, голод оказался сильнее утомления. Это потом, когда они наедятся жареного мяса, он ощутимо почувствует, как много пережил за последние часы, как гулко колотится сердце, грозя захлебнуться в крови.
Опять уснули парни до вечера, а потом Лёнька не выдержал. Ему надо было сходить в деревню, обязательно надо. И не только чтоб узнать, не догадались ли люди о его преступлении, но для того, чтоб дохнуть воздухом родного дома, иначе не выдержит сердце, сдавится, и разорвётся этот маленький сосуд в груди, разнесётся в клочья, как от взрыва гранаты. Он не стал об этом говорить Серёге, тот не поймёт таких телячьих нежностей, как он выражается, а Лёньке это надо, как надо человеку каждый день мыться и бриться, чтоб не затянулось тело коростой, и не нарывала кожа от чесотки.
Егорову он сказал, что идёт в деревню поискать хлеба, и тот согласился – оказывается, мясо, даже подсоленное, не самая вкусная еда. Лёнька шёл в Парамзино межой, заросшей травой, в которой пробивалась цветущая медуница, желтела льянка и синими хрупкими цветами маячил шалфей, который в детстве заставляла собирать мать. При воспоминании о матери какой-то тяжёлый жёрнов провернулся в
