креститься и молиться неведомому Богу, лишь бы пошёл дождь. Ему вдруг осознанно ясно стали понятны те крёстные ходы, которые проводились в его детстве, когда люди вслед за сельским попом Василием с хоругвями и иконами, с гнусавым пением двигались от деревни к деревне с мольбой о целительной влаге. Липкая духота охватила тело, когда поднимался Глухов на крыльцо дома Силиных.
Жидкий свет от лампы пробивался в окна сквозь занавески, притягивал, манил, звал к уюту. Глубоко внутри родилось сначала робкое, а потом твёрдое желание – не уходить сегодня из этого дома. Людей объединяют общая судьба, работа, жизнь, чувства и переживания. Есть это у них с Ольгой? Кажется, есть, и нечего надрывать душу, маяться и страдать.
С этим твёрдым намерением он постучал, и, когда послышалось: «Да, войдите», – Андрей решительно раскрыл дверь. Знал Андрей из своей фронтовой практики, что самое страшное в бою – это ожидание боя, его первые минуты. Вот и ему сейчас надо вынести, пережить эти первые минуты, а там… Он поклонился Ольге, возившейся возле стола, спросил о ягнёнке, не нашёлся ли, и, заметив отрицательный кивок головы, вдруг сказал:
– Ну, Ольга, собирайся!
– Куда? – она встрепенулась птицей, и даже при тусклом свете увидел Андрей, как испуганно вспыхнули её округлые, ввалившиеся глаза.
– Ко мне, дорогая, ко мне… Люблю я тебя, Ольга…
Он положил ей на плечи свои узловатые, в мозолях, руки, притянул к себе, и Ольга не оттолкнула, не отодвинулась, наоборот – обмякла, подалась вперёд. Андрей поцеловал её в горячие волнующие губы и сам, кажется, на секунду потерял сознание, ему почудилось, что ещё мгновенье – и сердце разорвётся на мелкие кусочки от любви к этой женщине. Он приоткрыл глаза, поймал растерянный взгляд Ольги и ещё раз поцеловал её. Кажется, сердце грохотало внутри громовыми раскатами, сотрясало тело взрывами, крушило сердце, память, сознание, и только грезилась ему колдовская, сказочная жизнь впереди…
…Всю ночь полыхали над Парамзиным яркие зарницы, впивались острыми горящими зубьями в землю, но дождь так и не пошёл. С каждой яркой вспышкой маленький домик Ольги наполнялся ярким раскалённым светом, и она теснее прижималась к Андрею. Глухову казалось, что сама природа салютует фейерверком их тревожному счастью.
Утром, когда посветлело, когда обозначились метёлки деревьев, проступили контуры домов из темноты, возвращался Андрей домой. Он шёл торопливо, хоть и прятаться не от кого, шёл счастливый, и кажется, загляни ему сейчас вовнутрь, просвети, а там крупным планом, как в кино, его ликующая сущность. Чудную ночь, неповторимую, неистребимую из памяти подарила ему Ольга, она словно зарядила таким светом, что, кажется, и сейчас он светится изнутри. Только сегодня он понял великий смысл прочитанных когда-то слов о том, что любовь – это переживание другого человека во всём его своеобразии и неповторимости, что любимый человек становится незаменимым существом, без которого невозможно обойтись… Именно таким человеком стала для него Ольга.
Стараясь не разбудить Лёньку, Андрей взял ведро, пошёл доить корову. Всё пело и звенело в его душе, и даже корова уловила его настроение, лизнула шершавым языком в плечо. Он привычно подоил корову – и в самом деле, не Боги горшки обжигают, – процедил молоко в глиняные горшки, спустил в погреб и, уже когда собрался уходить на покос, неожиданно наткнулся на острый взгляд Лёньки. Тот смотрел на него, натянув к подбородку одеяло.
– Ты чего, братка, тоже дома не ночуешь? – спросил он с нескрываемой иронией.
– Почему?
– Да я вернулся, а тебя Ванькой звали. Зазноба появилась?
– Появилась…
– И кто же она, твоя пассия?
– Интересно, да? Сейчас отвечу… Ольга Силина.
Словно кипятком ошпарили Лёньку, он вскочил на кровать, смешно подтягивая подштанники:
– Да ты что, братка, с ума сошёл? Тебе что, девки не хватило? Вон их сколько сейчас, только успевай подолы поднимать.
– Не можешь ты, Лёнька, без пошлостей… А мне не надо подолы поднимать, я жениться хочу.
Лёнька присвистнул, раскрыл удивлённо рот, оголил прокуренные жёлтые зубы. Брат давно научился смолить самосад, и в комнате ещё при матери всегда дурно пахло табаком.
– Ну, и когда свадьба? – спросил Лёнька.
– О какой свадьбе ты толкуешь? Разве сейчас, в засуху, можно о свадьбе думать? Но вот хозяйкой в этот дом я Ольгу сегодня приведу…
– Значит, будешь отец-героинь, так понимать…
– Ты на что намекаешь?
– На самое простое – ведь у Ольги сын растёт… Чужой, не твой сын, понимаешь?
– Да уж понимаю, – сморщился Андрей, – только не помеха мне сын Ольги, не помеха.
Надо сейчас Лёньку убедить, чтобы понял он: эти перемены очень важны для него – и он, подавив в себе некоторую озлобленность на брата, заговорил об одиночестве, об этом страшном уделе, который можно только придумать для человека, когда гложет и гложет душу чёрная маятная тоска, кромсает голову на части. А Ольгу он любит, и вместе им будет спокойно и радостно. Разве не хочет он добра и счастья старшему брату?
Лёнька ничего не ответил, только спросил через некоторое время:
– Говорят, у Силиной овец украли?
– Да, нашёлся подлец, который на последнее позарился.
– Говорят, завтра участковый Кузьмин приедет? У него нюх на такие дела.
Андрей презрительно сплюнул и отвернулся к окну. Но если бы он взглянул сейчас на брата, то заметил бы, как заполыхали щёки у Лёньки, быстро-быстро забегали чёрные глазки-точечки, испуганные и беспокойные.
Глава десятая
Про участкового Кузьмина в деревне ходило немало анекдотов. Один из них, про кобеля, Лёнька любил рассказывать в лицах, картинно вскидывая руки.
Кузьмин в жизни человек молчаливый, скромный. Наверное, эти качества профессия в нём воспитала.
Дома у Кузьмина – тоже не до разговоров. Жена прибаливает часто – одолел проклятый радикулит, а на его плечах забота о скотине – корове, овцах, подсвинке. А там и ребятишкам-школьникам поесть сготовить надо, другие домашние заботы одолевают.
Но осенью, правда, не часто, выпадают дни, когда Кузьмин чувствует себя как в праздник. Эти дни – на охоте. Он отвязывает большого рыжего гончака Трубача, отправляется в поля. Большой добычей похвастаться Кузьмин не может, так, иногда попадёт какой-нибудь косой под ружейный выстрел, или Трубач выпугнет в лесной полосе пару куропаток.
Вот в такие дни Кузьмина прорывает, и он в кругу своих товарищей-охотников, собравшись после загона, начинает говорить, не умолкая. Чаще всего речь идёт о Трубаче, ленивой, малоподвижной и, тем не менее, самой знаменитой и «доблестной», по оценке Кузьмина, собаке.
– Ты моего Трубача знаешь? – начинает Кузьмин, обратившись к кому-нибудь из охотников. – Ты видел, как он сегодня гонял?
Охотники начинают хихикать, перемаргиваться. Каждый из них видел, что Трубач целый день не отходил от хозяина, тёрся около ног. Но Кузьмина это не смущает, он вовсю расписывает собачьи доблести.
– Ты знаешь, какой у Трубача слух? – спрашивает Кузьмин и на минуту задумывается, подыскивая подходящее слово. – Бывает, лист с дерева лететь начинает, так он ухо навостряет, слушает. Вот какой
