Мичуринск, захотелось ей побывать в городе студенческой юности. Казалось, это добавит сил, снимет усталость.
До города она доехала быстро, припарковалась на тихой Гоголевской, рядом со студенческим общежитием, отправилась бродить по улицам. И первым делом – в институт, в те шумные коридоры, которые, казалось, должны ещё помнить её и весёлых подруг. Но в здании было тихо, оно показалось вросшим в землю, одряхлевшим от времени. И внутри – всё серо, потрескавшиеся лестничные марши гулко отсчитывали шаги, скрипели половицы на этажах. Даже актовый зал, удивлявший раньше своими размерами, показался убогим, с провисшими потолками.
В институте были каникулы. Студенты разъехались по домам, преподаватели нежились где-нибудь на пляжах, догуливая отпуска, да и вряд ли кто из учивших её здесь работает, вон сколько времени прошло. Впрочем, с одним она, кажется, встретилась – с Валентином Ивановичем Семилетовым, но сразу не узнала, когда поравнялась в коридоре, только потом догадалась – это он, их «систематик». Валентин Иванович вёл курс систематики растений, гонял их нещадно, требовал, казалось, невозможного – точно определить растение, описать в дневнике и назвать по латыни. Теперь Валентин Иванович располнел, лицо округлилось, волосы показались серыми – где же их обжигающая чернота? Валентин Иванович повернул к лестнице, его шаги чётко отдавались в тишине, а потом стихли, растворились внутри здания. Значит, и он не узнал её, значит, и она стала неузнаваемой, и это тоже огорчило.
Лариса вышла на улицу, повернула на Советскую, пошла вверх, к парку, и не переставала удивляться – городок, казалось, состарился вместе со всеми – дома почернели, осели, трещины, как морщины на старческом лице. Она дошла до памятника Мичурину, низко поклонилась. И памятник показался каким-то приземистым, вросшим в землю.
Около плодоовощного института тоже было безлюдно, не так, как в то время, когда здесь учился Женя Бобров.
При воспоминании о Жене в груди что-то шевельнулось. Почему вдруг вспомнился он, ведь давно вылетело из головы его имя и их встречи забылись? Выходит, не забылись, а ушли вглубь. Наверное, человеческая память, как сундук, прячет в себя всё про запас и вот сейчас выхватила оттуда, из глубины, придвинула к лицу, и Лариса даже вздрогнула: смотрел на неё Женька каким-то цепким угнетающим взглядом с высоты своего роста, и от взгляда этого стало тяжело дышать, плечи будто придавил тяжкий груз. Женька был из той, их последней встречи, подавленный, смущённый, но, странное дело, сейчас он таким не казался, наоборот, подавленной и смущённой чувствовала себя она.
Лариса повернула назад, пошла на рынок, полагая, что, может быть, там, в толчее людей, это неприятное ощущение развеется, снова спрячется в сундук памяти. Но это не спасло. Казалось, всё смотрел и смотрел на неё Женька с укоризной, испепелял взглядом, и даже здесь, в базарной суматохе, не исчезли его серые, показавшиеся стальными, холодными, глаза.
Стоило бы вернуться к машине, успокоиться, но идти не было сил, ноги точно налились свинцовой тяжестью, и она опустилась на лавку, рядом с шумными торговками, уставилась в одну точку.
Она сидела долго, все их встречи с Женькой прокрутились в голове, как в кино. Ощущение тяжести постепенно ушло, вернулось самообладание, даже раздражение на себя – а ты, Лариса, баба, хоть и машину водишь, – и она поплелась на Гоголевскую, долго стояла около общежития, и снова вдруг нахлынули воспоминания.
…В общежитие надо было возвращаться в одиннадцать, а они с Женькой после кино отправились на речку. Думать о том, что в «общагу» её никто не пустит и придётся на улице блукать до утра, в лучшем случае добраться до вокзала, где круглосуточно работал ресторан, не хотелось. Она с восторгом наблюдала, как лихо прыгал с пешеходного мостика в воду Женька, хохотнула безудержно. Потом они сидели в сквере около кинотеатра, и Женька всё никак не мог согреться, клацал зубами, как перекупавшийся Петька Спичкин, видела когда-то Лариса такую скульптуру в музее. Ей стало его жалко, она притянула к себе, прижала крепко, и дрожь у Женьки прошла. Так они сидели долго, а когда Лариса встрепенулась, вспомнив про общежитие, Женька рассмеялся:
– Поздно уже, первый час…
Смех этот показался Ларисе предательским, и она резко вскочила, сказала с обидой:
– Всё из-за тебя… Ныряльщик за жемчугом…
– Но, но, – засмеялся опять Женька, – не расходись, теперь и до утра недолго осталось, выспишься потом.
И опять обидными, холодными, расчётливыми показались слова Женьки, а Лариса пошла к выходу из сквера. Длинная, несуразная тень её закачалась на асфальтовой дорожке в свете фонарей, и это точно добавило злости. Она побежала, выскочила на улицу.
Женька догнал её около общежития.
– Послушай, Лора, успокойся. Всё равно ты теперь никак в свою комнату не попадёшь.
– Ах, не попаду! – ещё сильнее разозлилась Лариса. – Плохо ты меня знаешь…
Она подбежала к распахнутому окну на первом этаже, вцепилась за край металлического отлива и, оттолкнувшись от цокольного выступа, взобралась на подоконник. Наверное, Женька оцепенел от её выходки, да и сама она не сразу осознала, что делает, и, только заслышав храп в ребячьей комнате, испугалась, в нерешительности замешкалась на подоконнике несколько секунд, а потом прыгнула в темноту комнаты, быстро проскочила серединой – слава Богу, ни на что не наткнулась, открыла незапертую дверь и оказалась в освещённом коридоре. Кто-то из ребят проснулся, свистнул вслед, но Ларису это уже не напугало, а даже рассмешило. Поднимаясь на третий этаж, попыталась представить, как понуро плетётся по городу Женька, удивляясь, должно быть, её бесшабашности.
Уже спустя годы поняла Лариса, что, может быть, этот ночной эпизод стал началом их отчуждения.
Женька показался ей в тот вечер сухим, чёрствым человеком, и в душе, как снег весной, начало таять чувство к нему, а потом настал день, когда она сказала себе решительно: «Всё, кончено» – и не пошла на свидание. Потом о прошедшем Лариса вспоминала без грусти, и только в эту поездку в Мичуринск её будто жаром обдало. Больше она никуда не пошла, хотя было желание посетить некоторых сокурсниц- девчонок (какие уж теперь девчонки!), работавших в школах города, а Майя Митина, её душевная подруга, преподавала в сельскохозяйственном техникуме, жила на прежнем месте.
Лариса выехала за город, сквознячок ударил в распахнутые окна, успокоил её, а купание в реке рядом с мостом, казалось, совсем вернуло прежнее состояние. Ещё несколько дней она колесила на своём «Жигулёнке» по округе, побывала в соседних областных городах, ходила по кинотеатрам и музеям, потом почувствовала, что устала, и больше за руль не садилась.
Егор, заметив её охлаждение к машине, спросил:
– Ну что, автолюбитель, разонравилось? Может быть, продадим, чего ей в гараже ржаветь?
Лариса неопределённо махнула рукой: дескать, поступай как хочешь. Егор машину не продал, она, давно забытая, стоит в гараже, покрытая толстым слоем пыли. Лариса туда не заглядывает, даже боится, что снова всплывут грустные воспоминания от той поездки в Мичуринск.
…Вот и сегодня вспомнила об этом, и усталости будто добавилось, захотелось даже прилечь. Лариса пошла по мягким коврам в комнату – когда-то вожделенной мечтой её было застелить все комнаты коврами, чтоб ни единый шорох или быстрая поступь не раздражала – уже хотела забыться, успокоиться, но звук автомашины с улицы заставил подойти к окну. Егор молодцевато выскочил с первого сиденья (удивительно, почему в столь раннее время), а потом и второй, стройный, подтянутый человек отделился от машины, вошёл вслед за мужем в калитку. Что-то знакомое показалось в этом человеке, а потом Лариса замерла – по заснеженной дорожке шёл он, Женька. Господи, подумалось, неужели она своими воспоминаниями его вызвала, как дух…
Лариса шла в переднюю с трудом, чувствуя, как вспыхивают жаром щёки. В широко распахнутую дверь ввалился Егор, обдал холодным воздухом и запахом водки, с хохотком своим отступил в сторону, пропуская Женю вперёд, пробасил:
– А ну, посмотри, мать, какого я гостя привёл! Представлять не надо?
Наверное, не хотел Егор смутить её, сказал первое, что на язык подвернулось, но Ларису эти слова, как гвоздём, к месту прибили. Егор знал о её романе с Женькой, хоть и ни разу за всю их совместную жизнь
