Григорий Филиппович вытаращил глаза, привстал из-за стола:
– Кто-кто богат?
– Кочубей, Кочубей, Григорий Филиппович! Классику знать надо…
Тогда Шахов зыркнул на неё из-под лохматых бровей:
– Знаешь, девушка, меня вообще-то по-всякому обзывают, но так, как ты, первый раз…
Девица засмущалась, покраснела и так бочком-бочком – к двери. А Григорий сидел минут десять, а потом как трахнет кулаком по столу.
– Ну, мать твою! Сегодня Кочубеем назовут, а завтра какой-нибудь Мазепой – и будешь на старости лет, как кобель какой на кличку отзывается. – Помолчал и добавил: – А вот если мадам эту взять да и не покормить с недельку, на много стихов у неё памяти хватит?..
Бобров рассмеялся, а Белов спросил:
– Хочешь ещё про этого самородка?
– Давай.
– Ну так вот, собираются по утрам у Гришки в прокуренном кабинете бригадиры, специалисты всякие, прочий колхозный актив, а потом, когда наряд отдан и люди направляются в поле или на ферму, председатель принимает граждан по личным вопросам: кому надо лесом помочь, кому кирпичом, тому грузовик нужен съездить за дровами, тому сена не хватило…
И вот приходит бабка, долго топчется в коридоре, а потом робко заглядывает в дверь и, заметив, что председатель один, потихоньку протискивается в кабинет.
– Ну, что тебе, Марья? – спрашивает Шахов.
– Кирпичиков бы, Григорий Филиппович, тысчонку! Печка у меня совсем завалилась…
Григорий Филиппович вскакивает со стула, начинает ходить по кабинету.
– Да где ж я тебе его найду, кирпич-то? Сегодня только об этом речь шла. На коровнике работы стоят, скоро скот под крышу ставить, а там ещё и стены не выведены. Нет-нет, иди, Марья, иди, езжай за кирпичом в город.
Марья тихо уходит, в коридоре останавливается, плачет. А тут мимо пробегает Николай, колхозный бухгалтер, хитрюга ужасный…
– Ты, чего, тётка Марья?
Ну, Марья сквозь всхлипывания и рассказывает о своём горе.
Николай смеётся.
– А ты к нему как обращалась, как к председателю или как к депутату?
– Да откуда ж я знаю, как… Попросила – он и отказал.
– Ты вот что, тётка Марья, шагай-ка к нему как к депутату.
– Да боюся…
– Шагай, шагай…
Через минуту Марья снова переступает порог кабинета и уже громче, чем в первый раз, начинает:
– Я к тебе, Григорий Филиппович, как к депутату пришла.
– Как к депутату? – переспрашивает председатель.
– Ага, депутату. Насчёт кирпича…
Шахов долго думает, а потом говорит:
– Это ты, Марья, правильно сделала. К кому же тебе ещё идти, как не к народному депутату. – И громко кричит: – Николай! Николай! – А когда тот появляется, приказывает: – Выпиши вот Марье тысячу кирпичей. Со стройки пусть отпустят. Да и машину пускай бригадир даст.
Марья пытается благодарить, низко кланяется, но Григорий Филиппович поднимает руку, перебивает:
– Это я тебя благодарить, Марья, должен. Меня в депутаты вы ведь избрали… – Такой вот сюжет.
Бобров весело рассмеялся.
Около института их ждал Артюхин, сразу же повёл в общежитие. Несмотря на жару, в красном уголке набилось много молодых ребят и девчат, и Бобров понял: не зря приехали.
Они сели за стол, Артюхин представил гостей, а потом сказал:
– Может быть, вы, Николай Спиридонович, начнёте? Белов сидел прямой, как столб, шея покрылась пятнами – наверное, волновался старик. Но заговорил он довольно уверенно, рассказал о своих записках, которые легли в основу статьи, о прошлой работе и вдруг умолк на полуслове.
– Эх, ребята, – вздохнул он после паузы, – не умею я речи говорить. Может, лучше на ваши вопросы отвечать буду? Так интереснее дело пойдёт.
Вопросов было много. Студентов интересовало всё – и как работал Белов, и как жил, и почему до сих пор не повышается плодородие земли, а наоборот.
Николай Спиридонович говорил живо, с юмором, но на последний вопрос ответил серьёзно:
– Видимо, потому, что потеряла земля своих истинных наследников. С нас, агрономов, всегда за что спрашивали? За урожай, сев, семена – за всё, только не за плодородие. Вот и получилось, что земля-то как раз в проигрыше и оказалась.
Кто-то спросил про ордена, и Белов вздохнул:
– Эх, дорогой товарищ, если б ты знал, как тяжело носить их. Я вот дорогой рассказывал Евгению Ивановичу – на каждый наверняка выговоров по пять приходится. А перед последним едва из партии не исключили.
– За что?
– Не сразу и скажешь, за что… Я вот думаю – до тех пор, пока крестьянином помыкать будут, как безропотной конягой, до тех пор и будет стонать, звонить в колокола наша земля…
Потом говорил Бобров, и ему тоже назадавали столько вопросов, что Евгений Иванович аж вспотел, отвечая на них. А последний даже заставил вздрогнуть.
– Вас ведь тоже с работы снимали?
– Сам ушёл…
Поле встречи Николай затащил гостей к себе домой, усадил за стол. И когда выпили по рюмке, сказал от души:
– Ну, спасибо вам, друзья!
– Да за что спасибо-то? – спросил Белов.
– За поддержку, – вздохнул Артюхин. – Я давно хотел начать трубить об этом, да всё осторожничал. А вот теперь окончательно понял: надо, ох как надо будить людей от спячки и за землю, силу её драться…
Через два дня Николаю снова пришлось объясняться у декана. На этот раз Чулков уже не церемонился, пыхтел, как разогретый самовар:
– Мы ведь с вами договаривались, Николай Александрович! Никаких встреч, понимаете, никаких! А вы…
Артюхин пожал плечами:
– Да ведь вы, Иван Романович, про институт говорили, а мы в общежитии…
– Издеваетесь, товарищ Артюхин? Я запрещаю вам баламутить молодёжь, а вы…
– Я их не баламутил. Студенты сами попросили организовать встречу с практиками. Эх, Иван Романович, да посмотрели бы вы, с каким интересом они слушали! На них же будто полем, степью пахнуло. А кто выступал-то? Страдальцы за землю нашу, неужели не ясно?
– Слишком много у нас развелось страдальцев! В общем, всё, я запрещаю организовывать вам подобные встречи, понятно?
Но на этом мытарства Артюхина не закончились. В тот же день его вызвал секретарь парткома.
– Напишите объяснительную, – сказал он, – с какой целью вы встречались со студентами в общежитии.
– Как с какой целью? – Артюхин попытался улыбнуться, хотя на душе уже было муторно. – Для знакомства с практиками. Как писал поэт: теория мертва, но вечно зеленеет древо жизни. Может, я неточно процитировал, Леонид Сергеевич, но смысл, думаю, понятен. Приехали два замечательных человека, один
