– Я серьёзно спрашиваю.
– Поддерживаю, поддерживаю, – махнул рукой Дунаев и как-то отрешённо посмотрел на главного агронома, отчего стало на душе у Боброва холодно и пусто, будто в погребе.
Дожди зарядили на неделю, мелкие, похожие на осенние, точно пропущенные через сито, но огорчений Боброву они не доставляли. Нет ценней весеннего дождя, а такие тихие, тёплые растворяют землю в творог, наполняют её, кормилицу, богатырской силой.
С утра он отправился за околицу. Верхом на Воронке объезжал поля, и весенний стылый воздух раздувал, как кузнечные мехи, его грудь, пьянил запахом отходившей земли.
В Пастушьем логу улеглось половодье, только резвился ещё тонкий ручеёк среди осевших размытых глыб, а на буграх уже вспенилась зелёным фонтаном бурная зелень. Если бы не дождь, можно было приглашать ребят. Благо уже готов посадочный материал, его стараниями завезён из лесхоза. Два раза звонила Лариса, спрашивала о начале работе. Евгений Иванович про себя улыбался, удивляясь её нетерпению, но посылать ребят в поле по такой грязи было бы безумием. Даже у него за полдня плащ насквозь пропитывался дождём, бугрился на спине горбом, как у верблюда.
Он приезжал домой, сбрасывал с себя заколяневший плащ, облачался в сухую одежду и чувствовал блаженство.
В четверг, ещё по темноте, Бобров проснулся от громкого стука в дверь. Пока надевал спортивные брюки, пока вышел в прихожую, тётя Стеша уже успела впустить раннего гостя. Он сразу даже не узнал Степана Плахова – на одежде серебрится снег, шапка белой стала.
– Долго спишь, хозяин, – зарокотал с порога Степан. – Ты на улицу выгляни – зима возвратилась…
– Случилось что-нибудь?
Степан шапку стащил с головы, к порогу стряхнул с неё снег, а потом, когда повернул к Боброву красное, взмокшее лицо, улыбнулся успокаивающе:
– А что может случиться? Не тревожься! Просто я подумал, что сегодня самый резон в лес съездить за брёвнами. Погода позволяет. Всё равно на таборе нашем будешь без толку целый день сапогами снег месить. Как, идёт?
Дубовые брёвна в лесхозе Бобров выписал ещё во вторник, и предложение Степана было как нельзя кстати. Надо только Егора предупредить, сбегать в контору за трактором.
Они выехали в лес часов в десять. Поездка предстояла дальняя – от Осинового Куста до Орешникова кордона километров пятнадцать – двадцать, а лесные весенние дороги известны – каждая ямка наполнилась всклень водой, из земли, как когтистые руки, тянутся коренья, и на них трактор с тележкой трясёт, как на ухабах. Но Степан вёл трактор уверенно, спокойно, и Евгений Иванович, сидя с ним рядом, даже залюбовался таким мастерством – только руки тяжёлые, узловатые на руль положил, и трактор покатился легко и плавно, будто сам, как кот учёный, обходит опасные, наполненные жидкой грязью лужи.
Лес, как в начале зимы, отяжелел от навалившегося снега, спрессованные шапки прижали хвою к земле, но обострённая чернота деревьев подчёркивала, что на дворе весна. Под ёлками, где снег не закрыл землю, уже торчат дрожащие зелёные стебельки первой травы.
Смотрит Бобров через стекло трактора и не узнаёт когда-то знакомых мест. По этой лесной дороге гонял он в молодости на Орешников кордон за поздними грибами, которые называют в его селе «серушками» и «зеленушками». Сейчас сосны вокруг подтянулись, почти небо закрыли, и дорога мрачной, непроходимой кажется.
А может быть, сегодняшнее заснеженное, сумрачное утро виновато?
Хотел он по дороге рассказать Степану о вчерашнем разговоре с Дунаевым, но не решился – какая беседа в тракторе, если грохочет он, как танк на параде.
На лесном кордоне, у похилившегося деревянного домика, напоминающего на клюку опёршегося старика, они увидели заросшего рыжебородого парня, подъехали к нему. Степан заглушил трактор, показал пальцем на лесника:
– Земляк наш, тоже осиновский!
– В лес сбежал? – улыбнулся Бобров.
– Ага. Тоже трактористом работал… Был знаменитым кукурузоводом. Серёга Бочаров.
Бочаров неторопливо подошёл к трактору, сонными глазами разглядывая гостей сквозь залепленные стёкла, но, видимо, узнав выпрыгнувшего из кабины Степана, заорал благостно, как пасхальный колокол:
– О, Степан Иванович, гость дорогой!
Степан тоже обнял парня и, дождавшись, когда выйдет Бобров, представил:
– Хранитель лесных кладов Сергей Бочаров, бывший князь, а ныне трудящийся леса, так?
– Всё смеёшься, дядя Степан, – ухмыльнулся парень. – С чем пожаловали?
Бочаров долго вертел ордер в руках, шевелил толстыми потрескавшимися губами, и Степан не выдержал, толкнул лесника в плечо:
– Ты чего шепчешь, как молитву читаешь? Небось заклинание какое знаешь, а?
– Я размышляю, дядя Степан.
– А чего размышлять, изволь узнать?
– На какой делянке лучше…
– А ты, парень, случайно с нас не натягиваешь? Уж больно долго размышляешь! Раньше ты вроде быстрее мозгой шевелил…
– Опять смеёшься?
– А как ты хотел? Знаю я вас, лесников, деспотов дремучих! У вас такса такая: как хворостинка – так полтинка, как сучок – так троячок.
– Отстал ты со своей таксой, дядя Степан, – серьёзно ответил Бочаров. – Может быть, раньше и было, только прошли те времена, кончились.
Словно обожгли эти слова Боброва. Сколько неприятных моментов сразу вспомнилось… В начале пятидесятых, когда нечем было топить печи в селе, осенью шли осиновские жители в лес, чтобы набрать валежника, «колушек», то есть старой опавшей хвои, наломать сучьев. Впрочем, шли – не то слово, скорее, крались, по-кошачьи стремились проникнуть в чащобу так, чтоб лесник не выследил, иначе неминуемый штраф, а то и таскание по судам. Раза два попадался и он с матерью, но, может быть, только то обстоятельство, что когда-то учила Софья Ивановна туповатого лесника в школе, спасало от громких скандалов.
Пока они договаривались, снег перестал валить, начало раздирать тучи, и округа ожила, наполнилась птичьим гомоном. Будто с небес полилась эта разноголосица, какая-то праздничная симфония оживила лес, влила в душу светлые чувства, и неприятный осадок от прошлых воспоминаний растаял, как дым.
– Ладно, дядя Стёпа, раз на хорошее дело нужно, – проговорил, неторопливо растягивая слова, Бочаров, – поедем к Аксютиному озеру. Там хлысты тридцатиметровые, осенью заготовленные, лежат.
– Ну вот, наконец-то понял, Бочаров. До тебя, как до жирафа…
Они добрались к Аксютиному озеру к обеду. Снежок начал подтаивать и, пока грузили хлысты, Бобров промочил ноги, в сапогах захлюпала вода. Степан собрал сучьев, полил соляркой, и сушняк загудел ровно, как в печи.
– Ну-ка, раздевайся! – скомандовал Степан.
– Так что ж, я по снегу босиком буду ходить? – засмеялся Бобров.
– Сейчас придумаем…
Степан вытащил сиденье из трактора, уложил рядом с костром, потом дубовый коротыш подкатил и предложил:
– Вот такая задача, Женя. Ты садись на пенёк, а ноги на сиденье. Будешь как турецкий святой. А обувь мы твою сейчас рядом с огнём посушим. Слышь, лесной воевода, – он к Бочарову обратился, – тащи больше валежника, пусть горит веселее…
Гудит костёр, играют языки пламени, и блаженная теплота потянула от ног по всему телу. Нет, всё- таки не восхищаться Степаном невозможно. В любой ситуации выход найдёт. Цепко стоит на земле человек, а Дунаев в нём только рвача, стяжателя видит. Об этом и рассказал Степану, когда Бочаров за сучьями ушёл.
