– Сколько все…
– Вот именно. А работает сколько, а? Заря вытолкнет, заря вгонит! Я шаровку два года назад начинал в четыре утра, с восходом, потому что рядки лучше видно, и допоздна валандался. А молодые механизаторы на колёсных тракторах скачут, как на гонках, транспортные работы разные выполняют и зарплату больше получают, надо мной посмеиваются: «Давай, давай Степан, наяривай, ломай зрение своё на этих междурядьях, глядишь, к осени очки тебе купим, круглые такие, как фары».
– Так что же ты предлагаешь?
– А я ничего не предлагаю. Мне председателю предлагать – всё равно что учёного учить. Сами разбирайтесь, – и Степан поднялся с дивана, одёрнул ватник, завертел шапку в руках.
– Дисциплина есть, Плахов!
– А я дисциплину не нарушаю. На работу каждый день хожу, тут у вас ко мне вопросов нет.
Степан затопал сапогами, пошёл к двери кабинета.
– Мы ведь учились с тобой вместе, Плахов!
Степан задержался, повернулся вполоборота:
– Учились вместе – научились разному. Вот каждый своё дело и делает, – и, толкнув дверь, исчез в проёме.
Ушёл Плахов, а Дунаев над разговором задумался. Не состоялся откровенный разговор со Степаном, не стал он его слушать. Интересный расклад получается – вроде руководители на одном конце, а колхозники на другом. Давно работает Дунаев и замечает, что трещина эта шире становится. Замыкаются люди, в нору, как звери, уходят. А ведь по-другому должно быть. Зарплата растёт, денег на книжках у каждого – хоть сундуки обклеивай, в домах достаток, а как на собрание – только трояком и заманишь и выступать не заставишь – разве только того, кому по должности приходится речи говорить. Степану он напрямую про активность сказал, думал, поймёт, и этот не понял, а о других что говорить. Со Степаном он как-никак в школе вместе учился, друг детства, только вот сегодняшняя беседа точно в разные углы их развела.
Может быть, в этом он, Егор, виноват? Думал об этом и ответа не находил. Вроде себя не жалеет, встаёт, пожалуй, раньше всех в селе, когда черти с углов не падают, допоздна в поле или на ферме, а вот чувствует, замкнулись люди в скорлупу, работу делают, точно осиновое лыко жуют. С горчиной лыко, поэтому и воротят лицо.
Нет, хозяйство его не в упадке, и урожайность вроде неплохая, и на фермах порядок, в районе похваливают. Егор Васильевич человек авторитетный, уважаемый, член бюро райкома, на виду у всех. И в области его фигура заметная, о «Восходе» в каждом докладе говорят, только чувствует Егор – не на тех рубежах колхоз сегодня стоит, не по своим возможностям. Вселилась инертность в кровь людям, и кажется, никакими лекарствами не излечишь.
А может быть, дисциплину надо подкрутить? Может, слабо кое-кого давит? Вон заведующий фермой сразу на прокурора стал кивать, дескать, не тронь меня – жаловаться буду. И Егор сник, перья, как мокрая курица, распустил. А власть не для этого дана, дисциплину, её в кармане никто не носит, сам порядки восстанавливай.
Снова раздался робкий стук. Кузьмин, согнутый вопросительным знаком, застыл на пороге.
– Что у тебя, Кузьмин? – Дунаев оторвал голову от стола, посмотрел недовольно.
– Тот же вопрос, Егор Васильевич! – завхоз улыбнулся через силу.
– Да разве вечер на дворе?
– Вечер не вечер, а день на вторую половину свернул. Сейчас не подпишешь, а там бухгалтерские крали разбегутся. Вот я с носом и останусь.
Кузьмин акт на колене расправил, протянул Дунаеву. Председатель спросил, улыбаясь:
– Ну а кто ж эти «неизвестные тебе лицы», а?
Кузьмин начал смущённо тискать шапку в руках:
– А вам это очень нужно, Егор Васильевич?
– Не нужно, а любопытно…
Кузьмин долго молчал, перебирал губами, точно про себя что считал, потом сказал:
– Митька Костыль, вот кто.
Ну, всё правильно. Механик райпотребсоюзовский Костыль – первый собутыльник завхоза. И вечно у них какие-нибудь шуры-муры происходят. Дунаев отложил ручку, на Кузьмина посмотрел внимательно:
– У него что, у Костылёва, завод по выпуску запасных частей имеется?
– Зачем завод? – ехидно заулыбался Кузьмин. – Просто с запасом мужик живёт. Запас – он карман не тянет и хлеба не просит… Поговорка такая есть.
– Ну ты про поговорку, Кузьмин, брось. Вот сейчас подниму трубку и позвоню председателю райпотребсоюза, пусть порядок в своей конторе наводит…
– Звоните, звоните, – засуетился Кузьмин, – давайте звоните… А «газон» три недели стоит, шофёр уже заявлением в кармане хрустит, на расчёт собрался. Ему тоже без дела слоняться надоело… Давайте звоните…
Вот и этот за горло берёт. Давит – не продыхнёшь…
– А в Сельхозтехнику два дня зачем ездил, а?
– Знаете, Егор Васильевич, вы бы сами туда хоть раз проехали, посмотрели порядки. Я список на запчасти, как холстину, исписываю, а мне всё вычёркивают.
И вдруг Кузьмин вскочил со стула, лицо у него вытянулось, порозовело, на лбу скопились морщины:
– Не хотите – не подписывайте! Ваше дело! Только я в таких условиях работать отказываюсь. Я не на паперти церковной, чтоб милостыню у вас за ради Христа просить…
Вот она, жизнь председательская, сплошные углы. И каждый день на них натыкаешься. А может быть, это ты виноват, Егор Васильевич, твоим неумением руководить объясняется? Дунаев усмехнулся, и на душе точно горечь разлилась, противно стало. Может, и сам, только как эти трудности преодолеть, перешагнуть через них? Он прав, Кузьмин, не будет запасных частей – разбегутся люди, ещё сложнее будет работать. Это помощников маловато, а спрашивать – ох, найдутся, не погладят по головке.
Егор Васильевич подвинул к себе бумажку эту перемятую, на углу написал резолюцию, вздохнул и посмотрел на Кузьмина. Тот стоял напряжённый, за председателем следил испепеляющим взглядом и, дождавшись, когда он визу поставит, засветился, согнал напряжение с лица. Вот всегда так…
– Ну, Кузьмин, смотри! А то опять окажешься в какой-нибудь траншее!
Кузьмин складывал степенно бумажку, разглаживая уголки.
– Наговорить можно сорок бочек арестантов…
– Ведь знаешь, что правда, а говоришь и не поперхнёшься. Но завхоз уже не слышал этих слов, пружинящим шагом направился к выходу.
И вдруг вспомнил Дунаев, окликнул его:
– Ты, Михаил Степанович, шофёра моего пришли.
Иван, председательский шофёр, тридцатилетний мужик, появился в кабинете через минуту, вытянулся во весь рост, как перед командиром. Круглолицый, будто полная луна, брови и волосы смолью отдают, и ростом удался, под два метра вымахал, в «газике» головой в тент упирается. А вот поди же, не женится чертяка, по ночам шастает, как мартовский кот по саду. Спросить, что ли?
– Не подобрал невесту, Иван?
Иван в ладоши хлопнул, как-то по-девичьи улыбнулся:
– Только за этим и приглашали, Егор Васильевич?
– А ты думаешь, этого мало? Не надоело в холостяках ходить?
– Я, Егор Васильевич, на женатых смотрю в последнее время и тоской, как одеялом, покрываюсь. Уж больно тяжело на них глядеть. Как казанские сироты.
Вот, чёрт, нашёл что ответить! Может быть, на самого председателя намекает? Не ладится что-то у него с женой, будто кто по ней на телеге проехал. Нет, она не ропщет, не бранится, наоборот, больше молчит, только чувствуется, не та Лариса стала, какие-то мысли её сжигают, чернотой лицо заволокло.
Он поспешил сменить тему разговора – ещё что-нибудь ляпнет Иван, – попросил:
– Сейчас в склад к Фомину поедешь, там пакет возьмёшь, отправишь в район. Понятная задача?
– Кому? – спросил Иван.
