Прогорит – дров подкинешь…
Степан скрылся за дверью, и в комнате воцарилась гнетущая тишина. О чём говорить с Любой и как понимать её визит? Шаг к примирению? Разочарование в новом спутнике? Наконец, тоска по Серёжке?
Люба заговорила первой, спросила с упрёком:
– Что же ты мне не написал, что в больнице лежишь? Неужели адреса не помнишь?
Бобров промолчал, хотя мог бы ответить, что почти две недели лежал в реанимационной палате, потом больше месяца – в обычной, куда даже Серёжку не всегда пускали, но стоит ли?.. Было да прошло, теперь об этом надо быстрее забыть.
Люба, не услышав ответа, сощурила глаза в узкие твёрдые щёлочки, сказала с усмешкой:
– Видно, обо мне ни разу и не вспомнил. Все вы, мужики, на одну колодку.
Вот это да! К чему это она? На одну, не на одну – какое ей теперь до него дело? Люба тем временем продолжала:
– Самое главное – Серёжка тут одинёшенек, как перст! Откровенно говоря, я забрать его приехала…
– Почему?
– Разве не ясно? Мне про твою болезнь сообщили, я и встрепенулась – сын без родительского присмотра остался…
– Ладно-ладно, Люба, страсти-то нагонять.
– А никаких страстей и нет. Не пришёл бы ты сегодня, забрала б Серёжку.
– А тебе не кажется, что он у нас уже вполне самостоятельный, может принимать собственные решения? Так что учти на будущее.
– Учту, – буркнула Люба, – обязательно учту…
Разговор, кажется, не начавшись по-настоящему, подошёл к концу, и Люба встала со стула, вздохнула:
– Здоровье-то как, Женя?
– Теперь лучше.
– Ну, береги себя… Не будешь возражать, если я в школу загляну, Серёжку навещу?
– Почему же я буду возражать? – улыбнулся Бобров. – Мать ты ему или не мать?
– Ну, слава Богу, – Люба тоже усмехнулась и, как бы предупреждая возможный вопрос, сказала: а обо мне не спрашивай, Бобров, не спрашивай, всё у меня хорошо.
Люба ушла, и Евгений Иванович почувствовал, какая усталость навалилась вдруг на него, захотелось спать, отяжелели глаза, набухли веки, и он, не разбирая вещей из сумки, пошёл к кровати. Что и говорить, каждая встреча с Любой давалась ему через силу, а теперь, после болезни, и вдвойне тяжелее… Сейчас он особенно переживал за сына – как тот воспримет встречу с матерью? А вдруг и в самом деле Люба увезёт его с собой? И тогда опять он, Бобров, останется один.
Михаил Степанович Кузьмин после удачного дня никогда не забывал заглянуть в райцентровский ресторан. Ресторан – самое бойкое место в Осиновом Кусту, своего рода ярмарка, где можно и себя показать, людей посмотреть, и цену себе и другим узнать.
Сегодня у Кузьмина было спокойно и радостно на душе – хорошая сделка получилась в Ефимове – маленьком, чистеньком, словно аккуратная старушка, городке в соседней области. Туда Михаил Степанович ездил часто по своим хлопотным завхозовским делам, но контакт с директором мелькрупкомбината Ерохиным установил недавно, можно сказать, случайно. Познакомились они в городском ресторане в мае этого года, куда Кузьмин заглянул опрокинуть стопашок в канун дня Победы. Эх, святой праздник – день Победы, кажется, сам Бог повелел в эти майские дни выпить чарку водки, вспомнить фронтовых друзей, поблагодарить судьбу, что сохранила и дала возможность дожить до этих дней, уберегла от пуль и несчастий.
Михаил Степанович зашёл в ресторан под вечер, мест почти не было, и только в самом углу заметил он пустой стул, решительно двинулся туда и на вопрос: «Свободно?» получил утвердительный ответ.
Теперь надо было осмотреться, и Кузьмин без труда просчитал ситуацию. Сидевшая напротив парочка – он в потёртой джинсовой куртке, здоровый белобрысый парень, и она – с взлохмаченной головой (говорят, у молодёжи эта причёска называется «нас бомбили, я спаслась), густо намалёванными губами и такими тенями, что, казалось, будто на мир она смотрит зелёными кошачьими глазами, – так вот, эти молодые люди, как определил Михаил Степанович, видимо, недавно познакомились и сейчас заняты только собой. Сидевший рядом с Кузьминым мужчина был пожилым, наверняка разменявшим полсотни лет, по крайней мере, мешки под глазами, бледное, немного измождённое лицо подчёркивали, что человек пожил на свете, помесил землю.
Когда принесли водку, Кузьмин налил себе рюмку, поднял её и сказал, не обращаясь ни к кому конкретно:
– Ну, за победу, за неё, родимую…
Молодёжь, оторванная от своего гуркования, посмотрела на него с удивлением, дескать, блажит мужик, поднимая тост в этом бурлящем, клокочущем, как кипяток в котелке, ресторане, но сосед слева потянулся с рюмкой, поддержал:
– За победу!
И уже когда выпили, добавил:
– Ну, слава Богу, ещё до одной годовщины дожили!
Мужик заинтересовал Кузьмина, и он пристально посмотрел на него – никак тоже фронтовик? Но по возрасту вроде не подходит, молод слишком, – и не удержался, спросил:
– Воевал, что ли?
– Да, был такой грех. Три года и четыре месяца на передке, как отдать.
– Я сперва так было и подумал, а потом гляжу – молод вроде.
– Да нет, не ошиблись вы, хотя я и вправду по возрасту не подходил. С тридцатого – какой же из меня вояка? Так ведь сам удрал на фронт, к миномётной части пристроился…
– Значит, сын полка?
– Он самый. Гвардии рядовой разведчик энского миномётного полка РГК Ерохин, вот кто я на фронте был.
– И награды имеете?
– Две медали «За отвагу», ну и, естественно, «За победу» и прочее. Батя, командир наш, любил меня и к ордену даже представлял, только там, в штабах, на бумагах крест где-то положили – рано, мол, голубку, пусть ещё повоюет, понюхает пороха. А я его да толу за то время, пока из дома сбежал и до победы, столько понюхал, столько кровищи людской насмотрелся – даже сейчас усну и во сне вижу. Жена говорит: «Кровь – это хорошо во сне видеть, кто-то из родственников приедет». А я ей по морде готов дать. Нет, ты скажи, браток, не стерва, а? Ей бы посмотреть всё это, наверняка заикаться бы стала…
Вот так познакомился Михаил Степанович с Ерохиным, узнав в этот вечер, что бывший сын полка работает сегодня на самой мирной должности – директором мелькрупкомбината. Тогда, в застолье договорились они встретиться после праздников, и однажды, недели две спустя, Кузьмин заехал на комбинат. Директора он застал в кабинете, в пропылённом халате, с взъерошенными волосами. При виде Кузьмина Ерохин заулыбался, пригласил его сесть. Разговор шёл на первых порах пустой, никчёмный, простой трёп, да и заехал Михаил Степанович без всякой цели, «закрепить знакомство», как любил выражаться.
В его беспокойной мытарской деятельности лишнее знакомство никогда не помешает, это своего рода деньги про запас. И сейчас, когда у Кузьмина было свободное время, что ему стоило потратить полчаса на директора. Авось не пропадёт этот разговор, вдруг да понадобится в нужный момент Ерохин. И такой момент вскоре представился: Дунаев выдвинул перед Кузьминым задачу – во что бы то ни стало обрушить гречиху на крупу.
Вот тогда-то и вспомнил Кузьмин про нового дружка-фронтовика, покатил к нему, и они быстро договорились о предстоящем деле. Может быть, случайно, а может, и преднамеренно – теперь трудно вспомнить – Ерохин сказал о том, что в их городе любой комиссионный магазин гречневую крупу, что называется, с руками оторвёт, дефицит страшный, два рубля килограмм, и это тоже отложилось в памяти
