Ведь этот обремененный невероятным количеством возов кортеж, в Троицын день покинувший Мец и двинувшийся к дунайским равнинам, принадлежал именно французскому королю Людовику VII и его спутникам, которые отправились в «путешествие в Иерусалим». В самом деле, в тот самый год, как родилась Мария, их первый ребенок, Людовик с Алиенорой, во время торжества в Бурже, на которое традиционно собирались во время рождественских праздников их главные вассалы, объявили о своем намерении взять крест. Людовик таким образом хотел исполнить обет, некогда данный его старшим братом, Филиппом, — тем самым, чья преждевременная кончина сделала его наследником французского престола; и, несомненно, на это решение в немалой степени повлияло и раскаяние, которое испытывал Людовик после того страшного пожара в Витри. Вскоре после торжественного открытия монастырской церкви Сен-Дени все христиане были взволнованы распространившимся известием о том, что Эдесса, прославленный город Святой Земли, попал в руки Зенги, правителя Алеппо и Мосула. За пятьдесят лет до того Эдесса была завоевана Балдуином Булонским, родным братом легендарного героя первого крестового похода, Годфрида Бульонского, при помощи многочисленных армян, которые жили в этом городе и подвергались преследованиям со стороны турок. Северная Сирия, этот пограничный фьеф латинских королевств, теперь оказалась беззащитной перед набегами Зенги, который держал в своих руках три крепости, расположенные вблизи Антиохии, чье завоевание стоило немало трудов и такой крови первым крестоносцам; этот турок, о котором ходило столько легенд, был грозным воином: говорили, будто он обязан своим рождением прекрасной амазонке, маркграфине Иде Австрийской, прославленной красавице и бесстрашной всаднице, которая взяла крест одновременно с Гильомом Трубадуром и пропала без вести во время его неудачного похода; считалось, будто она стала пленницей и попала в какой-то гарем, где и родила мусульманского героя.
Падение Эдессы представляло серьезную угрозу для латинских королевств, тем более что королем Иерусалима в то время был тринадцатилетний мальчик, юный Балдуин III, в то время еще не вышедший из- под опеки своей матери, Мелизинды. Но никто из тех, кто так тревожился об участи Святой Земли, кто так жалел армян, ставших жертвами страшной резни, учиненной турками после своей победы, казалось, не спешил снова устроить большой поход, наподобие того, какой состоялся полвека тому назад. С тех пор, как Иерусалим был отвоеван, помощь Святой Земле оказывали лишь от случаю к случаю, когда такое желание внезапно возникало у какого-нибудь младшего сына в семье, реже — у какого-нибудь знатного сеньора, и он — из личного благочестия или из любви к приключениям — давал обет отправиться в крестовый поход, вербовал солдат, созывал других паломников, движимых тем же желанием, и предоставлял себя в распоряжение латинского королевства, которое к тому времени, несмотря на непрочность своего положения, казалось прочно установившимся.
Потому всех удивило решение, которое принял Людовик, король Франции. Он был первым королем, намеревавшимся отправиться в паломничество с оружием в руках. Жоффруа, епископ Лангра, произнес в Бурже проповедь, в которой предложил баронам последовать примеру своего сюзерена, но они неохотно отвечали на этот его призыв. Сам папа — в то время им был Евгений III, ранее принадлежавший к ордену цистерцианцев, — не без колебаний поддержал это намерение. А затем, поскольку он не мог посвятить себя проповеди крестового похода, поручил заняться этим Бернарду Клервоскому. История сохранила для нас знаменитый эпизод, разыгравшийся на Пасху следующего года, 31 марта 1146 г. Подмостками для него стали холмы Везеле: именно там святой Бернард с кафедры, сооруженной для него и для короля, обратился с пламенным призывом к сеньорам и толпам народа, заполнившим уступы склонов. Поначалу слышалось лишь, как ветер треплет флаги и знамена, но вскоре раздался рев толпы, требовавшей крестов, и с таким рвением, что запасенных крестов не хватило, и монаху пришлось делать недостающие из собственного одеяния. Его речь вызывала посреди христианской Европы бурю воодушевления, которой запомнился Клермонский собор и которая заставила подняться великую волну первого крестового похода.
Алиенора взяла крест одновременно с мужем. В противоположность тому, что представляется многим, в этом поступке не было ничего особенного. Напротив, во время первого похода многие сеньоры брали с собой жен. Именно так поступили Балдуин Булонский, герой Эдессы, и Раймунд Сен-Жильский, один из предводителей похода. Собственно говоря, если сын Раймунда носил имя Альфонс-Иордана[9], то именно потому, что был окрещен в водах реки, некогда слышавшей голос Иоанна Крестителя: он родился как раз во время этого легендарного похода в Иерусалим. Брошенная жена, разлученная с мужем, затворница, ожидающая его возвращения за стенами мрачного замка, — этот образ прочно закрепился в представлении многих, но он не более правдив, чем прочие глупости, унаследованные от классических времен, для которых средневековое варварство было неоспоримой догмой.
Собственно говоря, если некоторые из современников порицали Людовика VII, то вовсе не за то, что он взял с собой в крестовый поход жену, — заметим, что его правнук, Людовик Святой, столетие спустя поступит точно так же, — дело в том, что Алиенора, как и другие участвовавшие в походе и, вероятно, последовавшие ее примеру женщины — графиня де Блуа, Сивилла Анжуйская, графиня Фламандская, Федида Тулузская, Флорина Бургундская, — не собирались на время этого долгого странствия отказываться ни от услуг своих камеристок, ни от хотя бы относительного комфорта. Вот потому и потребовалось такое невероятное количество повозок, тянувшихся по равнинам Центральной Европы в сторону Венгрии. Слишком много возов, — перешептывались воины; слишком много возов, — вторили им священники. И, пока первые прикидывали, какие поражения может потерпеть войско, обремененное таким количеством лишних ртов и громоздким обозом, служители Церкви бичевали распутство, которое неминуемо должно было стать следствием всего этого. Слишком много служанок и горничных, — а это означало, что с наступлением темноты в лагере непременно будет раздаваться подозрительный смех, и тени будут неминуемо скользить украдкой среди палаток. Тем самым нравственности людей, пустившихся в это благочестивое предприятие, будет нанесен урон. И, как заметил не боявшийся сомнительных каламбуров летописец, в этих лагерях не было никакого целомудрия
Алиенора, вне всяких сомнений, принимала самое деятельное участие в приготовлениях к походу. Просматривая собрания местных грамот, мы с удивлением отмечаем, как много пуатевинцев принимало участие в этом походе. Вероятно, причиной этого стало то, что Алиенора сама объехала личные владения. И ее пример, вероятно, был убедительным. Она сумела собрать деньги и увлечь людей. Многие гасконские и пуатевинские рыцари взяли крест, в том числе и Жоффруа де Ранкон, владелец того самого замка Тайбур, где Алиенора провела свою первую брачную ночь. Среди крестоносцев можно было увидеть многих рыцарей, чьи имена не раз всплывут в истории рядом с Алиенорой: там были Сальдебрейль де Санзе, которого она называла своим коннетаблем, Гуго де Лузиньян, Ги де Туар и множество других. Все бароны западной Франции откликнулись на призыв святого Бернарда. Вполне возможно, что среди сеньоров, составлявших свиту графа Тулузского, был и нежный поэт Джауфре Рюдель, сеньор Блайи, певец «далекой любви», — в смысл этого выражения пыталось проникнуть не одно поколение комментаторов; уже в XIII в. биограф Джауфре не вполне понимал, что он имел в виду, говоря об
Маркабрюн также присоединил свой голос к голосам проповедников. Он сочинял прекрасные песни о крестовом походе, умудряясь и здесь своим красноречием ужалить короля Франции:
«Горе королю Людовику, из-за которого мое сердце оделось в траур», — говорил он устами юной девы, оплакивающей расставание с уходящим в крестовый поход возлюбленным, в своей, впрочем, очень красивой поэме
Во время этих поездок по Аквитании Алиенора не раз подтверждала привилегии монастырей — несомненно, в обмен на финансовую поддержку похода. Так, мы видим, — и это первое документальное свидетельство подобного рода, — что она сделала дар аббатству Фонтевро. Крестоносцы имели обыкновение перед началом похода просить монахов и монахинь молиться за них, и при этом делали пожертвования. Жест Алиеноры, которым она накануне похода закрепила за монастырем доход от пуатевинских ярмарок в размере пятисот су, стал первым из целого ряда дарений, которыми будет отмечено
