больший подарок судьбы, чем кажется на первый взгляд. Если он правильно помнил, то земли экинари располагались далеко на севере — ближе к Кезанкийским горам, если вообще не граничили с их предгорьями.
Уж точно воины этого племени знают о тайнах гор побольше, чем известно остальным.
Бетина степенно кивнула, как могла бы кивнуть наследница какого-то знатного дома трем старшим слугам:
— Я с радостью отправлюсь в путь вместе с вами, господа, так как вижу, что у вас есть мудрость и сила. Но вначале мне нужно переговорить со своими людьми.
И с этими словами она исчезла во мраке столь быстро и бесшумно, что Конан какой-то миг гадал, уж не дух ли она. Но затем он увидел следы, пусть даже заносимые теперь песком, и услышал донесшийся из-за камня смех, похожий на перезвон храмовых колокольчиков.
Трое мужчин снова переглянулись и одновременно произнесли одну и ту же фразу, каждый на своем родном языке:
— Ах, эти женщины!
Люди Хезаля и Конана выехали, как только песчаная буря поутихла настолько, чтобы позволить путешествовать, но до того, как стих ветер, который должен был замести их следы, и осела песчаная пыль, скрывавшая их от посторонних глаз. Они оставили между собой и гирумги несколько часов пути, а затем нашли участок неровной, заросшей кустарником местности и остановились, ожидая Бетину.
Когда свет дня потух, и его место заняло усеянное звездами покрывало, и девушка присоединилась к туранцам, отряд отправился дальше.
Двигаясь ночью и отдыхая днем, им потребовалось пять дней, чтобы добраться до земель экинари. Или, во всяком случае, до земель, находившихся там, где существовала большая вероятность встретить воинов племени экинари, чем воинов любого иного племени.
Экинари едва ли были мирными людьми — в пустыне, как и в Афгулистане, никакой миротворец не прожил бы достаточно долго для того, чтобы родить сыновей. Но, как сказала Бетина, в этих землях было много хороших колодцев и безопасных мест, где можно укрыть женщин и детей.
— Нашим воинам не нужно постоянно объезжать свои земли и очищать их от врагов, чтобы поддерживать жизнь племени, — объяснила Бетина. — Мы можем даже иногда отказаться от кровной вражды. Вот потому-то мне кажется, что народ не пойдет за Дойраном.
— Возможно, и так, — согласился Конан. — Но, имея за спиной воинов и золото гирумги, он сочтет, что может поступать, как ему заблагорассудится. И, возможно, даже будет прав.
— Я не люблю своего брата, — сказала Бетина. — Он ведь готов обратить в рабство Хаурана свой собственный народ и племя союзников.
— Многие хорошие люди совершали и худшие вещи, когда их опьяняло честолюбие, — резко ответил Конан. — Кроме того, не так уж трудно найти в племенах пустыни людей, готовых следовать за тобой, если ты скажешь, что стремишься досадить Турану. Воины Турана, имея дело с народами пустынь, действовали несправедливо, а у кочевников долгая память на обиды.
Бетина подарила Конану лучезарную улыбку, а Хезаль бросил на киммерийца кислый взгляд. Фарад же старательно разглядывал пустыню, но Конан заметил, как губы воина изогнулись в улыбке.
Под звездным покрывалом они направились к Кезанкийским горам.
Кезанкийские горы вздымались не так высоко, как Ильбарс в Туране, не говоря уж о Гимелии — северной Вендии. Уж там-то казалось, что горы поддерживают само небо, пронзают его, вознося свои одетые снегами пики на запредельную высоту.
Однако для Конана и его спутников Кезанкийские горы показались неприступными. Гнездившиеся на полпути к вершинам гор орлы выглядели крошечными, словно голуби, даже для острых глаз киммерийца. А птицы, летавшие выше, оставались невидимыми, словно заколдованные.
Между тем ветер пустыни стал холоднее, и его свист и пение в скалах вызывали дрожь у людей.
— Словно сам ветер знает, что этого места надо избегать, — сказал Фарад.
— Ха, — бросил Конан. — А я-то думал, что ты почувствуешь себя впервые как дома, с тех пор как мы…
— Бежали из Афгулистана? — закончил за него Фарад. Он обнажил зубы в усмешке, но в его глазах не проглядывало никакого веселья. Затем он покачал головой. — Что может таиться в горах моей родины, я знаю..
— Разбойники, овцы и вши, — бойко перечислила Бетина. Фарад молча воззрился на нее, а затем рассмеялся так громко, что смеху его вторило эхо.
— Вы не так уж и ошиблись, госпожа, — сказал Фарад. — Но даже вши — ну, не скажу друзья, но по крайней мере знакомые. А в этих горах все нам чужое. Вид у скал такой, словно с любым незнакомцем они обращаются как с врагом.
Подняв взгляд на высящиеся перед ними серые стены и прислушиваясь к завыванию ветра, Конан понял, что согласен с Фарадом.
На следующее утро, остановившись на привал, они нашли остатки лагеря… Отправившись вместе с Фарадом поохотиться, Конан первым увидел несколько пятен сажи в середине круга утоптанной земли.
Пока Фарад караулил, киммериец присел на корточки рядом с одним кострищем, изучая его. Он просеял песок между пальцами, понюхал пепел и наконец, поднялся.
— Ты напоминаешь мне гончего пса, вынюхивающего след, — заметил Фарад.
— Да, наверное, похоже, — ответил киммериец. — Теперь давай-ка отыщем их яму для мусора. Ручаюсь, в этом лагере останавливалось, по меньшей мере, человек сорок. Что-нибудь оставленное ими в яме должно побольше рассказать нам о том, кто они такие.
— Если только мы сможем отыскать ее и выкопать отбросы, — уточнил Фарад.
— О, отыскать-то ее мы, думается, сможем. Что же насчет того, чтобы раскопать ее, то я сделаю это сам, если не найдется никакого другого способа.
— Я могу избавить тебя от этого, киммериец.
По воле случая приказ Хезаля избавил от этой грязней работы и Конана, и Фарада. Группу Зеленых плащей живо отправили потрудиться ножами, руками и случайно оказавшейся у одного из всадников лопатой. (Кавалерия не любила строить полевые укрепление или возить с собой инструменты.) Выкопанный мусор поведал Хезалю и Конану то, о чем они и так догадывались.
— Четыре сотни разбойников — те, кого кочевники называют шатунами, — определил Хезаль. — Обычно это народ отчаянный, злобный.
— Тогда кто же оставил вот это? — протянул Конан почерневший металлический квадратик.
— Какой-то воин с юга оставил заколку от плаща, — предположил Хезаль. — Воистину хорайянский капитан или, по крайней мере, человек высокого звания. Насколько я могу судить, там, под сажей, серебро с изображением короля.
— Ты уверен, что у тебя никогда не возникало искушения перейти на службу к Мишраку? — поддразнил туранца Конан. — У тебя хороший нюх для работы в Разведке.
— А также чувствительная совесть, — возразил Хезаль. — Он понизил голос. — Тем более с тех пор, как власть наследовал Ездигерд… и, ручаюсь, не у меня одного.
Конан ничуть не сомневался в этом. В Туране честных людей было ничуть не меньше, чем везде, и даже больше, чем в некоторых странах, где киммерийцу доводилось бывать. Но, покуда обещанная Ездигердом империя ослепляла туранцев блеском славы и наполняла их кошельки золотом, многие могли оказаться менее честными, чем были бы при другом правителе.
Туран мог выгадать от того, что киммериец отправился вместе с Хезалем, но Конан собирался закончить совместное путешествие далеко от Турана и с драгоценными камешками на поясе. Он по-прежнему собирался отправиться в Коф.
— Нам лучше выставить хорошую охрану, — сказал Хезаль. — Сорок шатунов с опытным капитаном во главе могут-таки причинить некоторые неприятности, если застигнут нас врасплох.
— Возможно, — кивнул Конан. — Но мы можем причинить им больше, если сами застигнем их врасплох.
Хезаль нахмурился, а Конан расхохотался:
— Вы, туранцы, по- прежнему мыслите как степные всадники. Вам никогда нельзя отправляться на войну, не прихватив с собой одного или нескольких горцев, чтобы те указывали вам, что делать, когда местность не ровная, а пересеченная.
Хезаль устало посмотрел на киммерийца:
— Отлично, друг мой. Ты говори, а я послушаю. Но, клянусь всеми богами, за каждое неразумное слово, сказанное тобой, я возьму по камню из того мешочка, прежде чем вернуть его тебе. Заговори меня, пока не оглохну, и поедешь в Коф с пустым кошельком.
— Лучше с пустым кошельком, чем без головы, — парировал Конан и, достав кинжал, принялся чертить острием линии на песке.
Конан осторожно переместил свой вес так, чтобы сдвинутый с места камень не откатился достаточно далеко. В пустынной ночи все замерло, ветер спал, как и весь мир.
Или, скорее, как должен был спать весь мир, по мнению разбойников.
Предложенная Конаном ловушка была простой. Основной отряд туранцев остановится на привал в тени скал, выбрав такое место, где никто не сможет ударить сверху, если только не прилетит верхом на орлах.
Караулить лагерь они будут шумно и расхлябанно, словно считают себя в полной безопасности, как у себя дома. Пусть разбойники увидят легкую добычу.
Когда стемнеет, начнется пир, хотя Хезаль поклялся, что кастрирует всякого, кто на самом деле выпьет хоть каплю вина. А тем временем отряды воинов, отобранных за сноровку в обращении с оружием и остроту ночного зрения, незаметно расползутся в разные стороны по трем азимутам, охватывающим все подходы к основной группе.
Всякий, кому вздумается убивать и грабить ничего не подозревающих и не способных сопротивляться воинов, столкнется с неожиданным
