время, прежде чем Махбарас снова смог думать об одежде.
Снова ему показалось, что его мысли написаны у него на лице. Внезапно он оказался одетым, как прежде, хотя решил, что клинки его стали более начищенными и заточенными.
— Видишь? Все, что я держу в памяти, я могу воссоздать, когда понадобится. Но нужно ли сейчас тебе обмундирование солдата? По-моему, нет. — Колдунья щелкнула пальцами, и Махбарас снова оказался раздетым.
Повелительница усмехнулась:
— Я еще не закончила с тобой, равно как и ты со мной. Иди же ко мне, капитан. Умей я умолять, я бы умоляла тебя. Но с тобой мне никогда не придется унизиться до такого.
Когда Махбарас снова заключил в объятия Повелительницу Туманов, он невольно пожелал, чтобы это было правдой. Колдунья могла прийти к нему с кровью на руках, кровью, которую не смогут смыть сами боги. И все же он подарил бы ей то счастье, какое сумел бы ей дать.
Глава 14
Старая Омиэла едва ли превосходила в росте десятилетнюю киммерийскую девочку с черными глазами, взгляд которых ни Конан, ни все прочие не могли долго выдержать. Однако она была хитрой, как любой потомок многих поколений людей, приученных к суровой жизни в пустыне, и, похоже, хорошо владела своими заклинаниями.
Одно из этих чародейств скрыло побег отряда Конана — оставшихся афгулов и пятидесяти экинари, кроме Бетины и Омиэлы, с запасными лошадьми, «позаимствованными» у Зеленых плащей. Заклинание это было прочнейшее, наславшее в середину лагеря туранцев образ танцующей Бетины. Покуда все, включая часовых, прилипли взглядами к игре гибких рук, ног и вуалей, открывавших больше, чем скрывали, афгулы выскользнули из лагеря.
Они быстро добрались до места встречи с экинари, приготовивших лошадей для всего отряда. Затем, вскочив на коней, они растаяли в ночи, отправившись на север.
Старая колдунья знала, где начинать поиски Долины Туманов. Это место находилось в добрых трех днях пути к северу. Конан установил очень жесткий темп, заставивший попотеть даже афгулов, и боялся, что обе женщины, возможно, не сумеют выдержать его.
Но ни та, ни другая не доставили хлопот киммерийцу. Бетина была молода и находилась в отличной форме, а Омиэлу десятилетия под солнцем пустыни так пропекли, что придали ей цвет и крепость старой дубленой кожи.
— Я помню времена, когда женщину, не способную скакать с рассвета до темноты три дня кряду, считали годной лишь рожать детей, — с насмешкой отмахнулась старуха от Бетины. — Позаботься лучше о себе, девочка. Вымотаешься, и когда этот киммериец тебя захочет, у тебя сил не останется! — Тут она издала непристойный смешок, и бронзовая кожа Бетины стала еще темнее.
Конан молча отошел и чуть не столкнулся с Фарадом.
— Девам не следует отправляться в такие опасные походы, — тихо произнес афгул.
Конан рассмеялся:
— Ты хочешь сказать, девам, которыми ты восхищаешься. Да, я никогда не слышал, чтобы афгулийские девы хлопотали у походных костров.
— Я восхищаюсь этой дикаркой из пустыни? — негодующе переспросил Фарад.
— Да, — подтвердил Конан. — Или это кто-то другой стоял, разинув рот, пока она танцевала, чтобы Омиэла могла отправить ее образ в лагерь? Ты бы даже не заметил, если бы какая-нибудь птичка залетела к тебе в открытый рот и свила гнездо между зубами.
Фарад запустил в бороду пальцы обеих рук и прожег Конана злым взглядом.
— Мой вождь, день, когда я не смогу наслаждаться танцем прекрасной женщины, будет днем, когда я умру или, по меньшей мере, ослепну. А пришлой ночью я не был ни покойником, ни слепцом.
Конан рассмеялся и засыпал Фарада легковесной лестью, чтобы охладить его негодование. Киммериец гадал, не следует ли ему упомянуть про восхищение Фарада в разговоре с Бетиной, чтобы девушка ненароком не обидела афгула.
А затем решил промолчать. Пока им и так хватало дел, и Конан решил не вешать на себя ко всему прочему роль свата.
Капитан Хезаль не испытывал ни удивления, ни тревоги, когда, проснувшись, обнаружил, что Конан исчез, а с ним и все афгулы и кочевники. На самом деле он и надеялся, что киммериец станет действовать сам и исчезнет задолго до того, как к Зеленым плащам прибудут какие-то подкрепления с юга или с запада.
С таким подкреплением скорей всего прибудет какой-нибудь капитан постарше Хезаля. Не все капитаны будут склонны отправить голову Конана в Аграпур в мешке с солью, но слишком многие захотят именно этого. Даже те, кто желал быть честным, могут изменить свое мнение из страха перед королевскими шпионами. Страх перед шпионами Ездигерда уже не один год заставлял весь Туран дрожать, как перед чумой, и конца этому видно не было.
Конечно, Хезаль мог сунуть в петлю собственную голову. Но он предпочел бы не потерять ее и постарается не уронить чести. Конан отправился в страну самой зловещей магии, играя с проклятием даже более страшным, чем смерть.
Поэтому Хезаль отправил гонцов на юг и запад и ждал возвращения гонцов от отряда, который он тайком отправил следом за Конаном.
Конан и его спутники подъехали к отрогам гор, чтобы укрыться от ветра пустыни и пополнить запасы воды из горных ручьев. Оно и к лучшему, что с ними не было Зеленых плащей, так как в этих землях не нашлось бы ни одного племени, дружественного Турану. Вместо этого ветер донес известие об их прибытии до искателей приключений из разных племен, и всадники все прибывали и прибывали, добровольно присоединяясь к отряду киммерийца, пока Конан не оказался во главе отряда более чем в пятьсот мечей.
В полдень четвертого дня они остановились в конце ущелья, известного своими ручьями. Фарад повел первую смену караула вверх по ущелью, а Конан сделал тоже самое со второй, когда вернулись воины Фарада. Бетина отправилась вместе с Конаном, шагая рядом с варваром упругим, широким шагом. Она была одета с головы до пят, но свежий ветер прижимал определенные части ее одежды к тем зрелым выпуклостям, которые Конан так хорошо помнил с той самой ночи, когда, девушка танцевала для туранцев.
Они поднимались по ущелью впереди караульных, и привычный к ходьбе по горам Конан вскоре оставил позади всех, кроме Бетины. Киммериец и девушка окажись на скальном карнизе, упиравшемся в противоположный конец ущелья, где поднимавшаяся прямо в небо была рассечена вертикальной трещиной.
Из этой трещины в скале вытекала вода, образуя за карнизом радужный голубой омут, и под карнизом вода стекала вниз, образуя ручей, из которого воины наполняли бурдюки.
Конан увидел, что камни по обе стороны омута искрятся от ярких, как самоцветы, вкраплений, а один из берегов зарос мягким голубым лишайником. Киммерийцу захотелось сесть, снять сапоги и омыть ноги в воде, напоминавшей воду горных озер, в которых он мальчишкой купался в Киммерии.
Бетина поддалась тому же порыву. Она поболтала в воде ногами, морщась от холода, а затем стала брызгаться и плескаться, как ребенок.
Внезапно она встала и принялась распускать завязки плаща.
— По-моему, этот омут достаточно глубок для того чтобы поплавать.
Конан нахмурился:
— Но вода смертельно холодная.
— Выходит, кровь горцев не такая горячая, как я думала? Или ты так чист, что не нуждаешься в бане? — Тут девушка наморщила носик. — Нет, этого не может быть. Значит, все дело, должно быть, в слабости киммерийцев. Мир должен узнать об этом. Я обяза… йеехх!
Она оборвала фразу счастливым криком, когда Конан подскочил к ней, поднял на руки и швырнул в омут. Тот оказался достаточно глубоким, чтобы девушка ушла под воду с головой; и когда она вынырнула, то отплевывалась и охала от холода.
Затем она рассмеялась, снова нырнула и вынырнула у ног Конана. Его забрызгало водой, а когда Бетина заплескалась и замолотила ладонями по воде, Конана окатило еще больше, до самого пояса.
— Ну, Конан?
Киммериец в притворной ярости прожег ее взглядом, сел и принялся стаскивать сапоги. Затем остановился, так как туника Бетины теперь плавала в омуте, и тут же, прямо у него на глазах, всплыли присоединившиеся к ним штаны. Но вот снова появилась голова девушки с облепившими голые плечи волосами. Бетина вышла из воды. Серебристые капли катились между ее грудей и по всем другим выпуклостям. Руки Конана потянулись навстречу ей, когда она подошла к нему.
Они воспользовались постелью из лишайника. Некоторое время Конан забыл об опасностях.
Лежа в объятиях Бетины, варвар усмехнулся.
— Я тебя забавляю, Конан?
— Ты и многое другое. Но я вот о чем думал. Ты ведь теперь женщина, верно?
— Ну?
— У тебя есть все, что имеется у любой женщины, и побольше, чем у большинства из них. Или твой народ не это называет словом «вполне»?
— Для меня было бы лучше всего, если бы я родила ребенка. Этим бы я доказала, что род моего отца на мне не прервется. Конечно, он должен быть от мужчины хорошей крови и друга моего племени…
Конан резко шлепнул Бетину по голому заду:
— Женщина, я готов, и, надеюсь, твой народ зовет меня другом… Но помещать младенца тебе во чрево не самый подходящий поступок в начале путешествия!
— Я это запомню. Но, Конан, мы же наверняка пробудем в этих горах не так уж долго?
— Может, и так, а может, и нет. Если ты будешь слишком сильно настаивать, то ставлю десять туранских крон против медной монеты, что ты будущей зимой разродишься где-нибудь в занесенной метелью пещере в горах!
Девушка содрогнулась от такой мысли, и киммериец привлек ее к себе. Он надеялся, что она не сможет прочесть в этом соприкосновении его мыслей о том, что любой из них, останься он в этих горах до следующей зимы,
