погибнет. Ведь если Повелительница Туманов обладала хотя бы половиной сил, приписываемых ей слухами, то наверняка она окажется врагом, которого так просто не одолеть.
— Еще вина, моя Повелительница? — спросил Махбарас.
Он сидел на краю волшебного бассейна в комнате их встреч, болтая ногами в воде и протягивая женщине кувшин.
Повелительница Туманов кивнула, вытянув тонкую белую руку. На ней не было ни клочка одежды, как и на Махбарасе. Теперь они не раздевались при помощи магии, когда колдунья превращала палату в храм любви, а раздевали друг друга, сопровождая это действие прикосновениями и ласками.
— Из тебя выйдет отличный слуга, Махбарас, — сказала Повелительница, когда золотистое вино полилось в ее чашу. — Наверно, мне следует привязать тебя к себе так, чтоб ты остался здесь навеки.
Руки Махбараса невольно сжались на кувшине. Тот накренился, пролив в воду несколько капель вина. Повелительница посмотрела на расширяющийся золотистый круг на воде и рассмеялась:
— Тебя это пугает, Махбарас?
— Да, моя Повелительница. Пугает. Я всю жизнь жил как самостоятельный человек, вольный сам решать за себя и за тех, кого отдавали под мое начало. По доброй воле я не расстанусь со свободой…
Он улыбнулся:
— Кроме того, госпожа, думаю, вы нашли меня достаточно умелым и в качестве свободного человека, чтобы не желать обменять меня на раба. — Он соскользнул в воду и быстро обнял колдунью.
Та оказала сопротивление или, по крайней мере, притворилась. Но губы Махбараса прижались к ее губам, и он не отнял их, даже когда она вылила свое вино ему на голову. Наконец, она обмякла в его объятиях — а затем облапила его, словно спаривающаяся пантера, с громким криком триумфа и наслаждения.
Вскоре они лежали в шатре, и мягкий, пахнущий благовониями магический ветер ласкал их обнаженные тела. Повелительница покачала головой:
— Я никогда тебя не изменю, Махбарас. Клянусь в этом.
Капитан не знал имен и половины богов (если 3 были боги), которых назвала при этом Повелительница, и был рад тому. Колдунья чересчур глубоко погрузилась в древнее запретное знание, которое он нисколько не желал разделять.
— Я также призываю их в свидетели, что если изменю тебе, то пожалею об этом.
— Печаль казалась вам не свойственной.
Повелительница Туманов отвернулась и сказала приглушенно, в подушку:
— Я много лет не позволяла печали приближаться ко мне. Ни разу с тех пор, как одновременно обрела женскую зрелость и свои силы.
Махбарасу не пришлось долго ждать ее рассказа. Он услышал его между едва приглушенными рыданиями. Задолго до окончания рассказа он лежал с Повелительницей, обнявшись, положив ее голову к себе на грудь, укачивая ее, как укачивал бы, утешая, обиженного ребенка.
От этого рассказа в сердце капитана проснулся страх. Месть согрела бы ему кровь, да только все виновные давно умерли. Повелительница отомстила за себя сама и сделала это основательно.
Итак, он наконец узнал, каким образом дочь аквилонского вельможи стала Повелительницей Туманов. Но он не нашел пока ответа на другой, куда более важный вопрос (по крайней мере, на взгляд Махбараса).
Сколько нужно мужчине ласкать колдунью, чтобы исцелить ее от душевных ран?
В последующие два дня отряд Конана жался к подножию гор. Они ехали по ночам, скрываясь от глаз наблюдателей, которые могли притаиться среди скал или барханов.
— Разумеется, магия Повелительницы может позволить ей ясно рассмотреть нас, — весело заметила Омиэла. — А если так, то она, несомненно, приготовила нам встречу, от которой мы не сможем отказаться. Но она может обнаружить, что я более неприятная гостья, чем она предполагала, когда рассылала приглашения.
Мысль о том, что за ним наблюдают с помощью магии, относилась к числу тех немногих вещей, которые могли встревожить киммерийца. Однако он отправился в это путешествие, зная, что в конце его предстоит столкнуться с магией, и за ним следом пошло слишком много людей, чтобы он мог позволить себе как-то показать свою тревогу.
— Я победил немало ведьм и чародеев, — сказал Конан. — Против стали чары не всегда действуют так, как хочется колдуну, если эта сталь в хороших руках.
— Только не думай, что сможешь зарубить меня прежде, чем я успею зачаровать тебя, — улыбнулась Омиэла; но в ее глазах не было смеха, и Конан не слышал теплоты в ее голосе.
— Тебе незачем опасаться меня, — спокойно ответил он. — Конечно, в том случае, если ты не дашь мне повода…
Дальше они ехали молча.
На противоположном конце Долины Туманов зародилось недовольство.
Недовольство — свойство живых существ, и не применительно к тем, кто ни жив, ни мертв, ни разумен, ни безмозгл. Но оно (то, о чем идет речь) было недовольно.
Оно не могло само питаться, но, когда ему предлагали жизненный дух живых существ, потребляло его с тем, что можно было бы назвать желанием. Питание стало привычкой, и у странного создания сложилось представление, что так и будет продолжаться, если оно станет подчиняться определенным командам, которые, казалось, поступали с регулярными промежутками.
А теперь команды поступали уже не так часто, равно как и питание. Недовольство росло.
Зародилось то, что можно было бы назвать мыслью. Если жизненный дух более не поступает, то нельзя ли отправиться за ним?
Трудность состояла в том, куда отправляться?
Созданию всегда казалось, что приказы поступали из особого места. Но если оно найдет место, откуда поступают команды, то сможет ли оно тогда пропитаться.
По крайней мере, это давало направление для поиска — а существо, томящееся в недрах горы, уже научилось различать направления.
Повелительница Туманов много лет трудилась и приносила жертвы, чтобы довести Туман до этой черты, но, когда Туман, наконец, добрался до нее, колдунья не узнала об этом, пока не стало чересчур поздно.
Глава 15
Горы вонзились в небо, и заря окрасила в розовый цвет далекие снежные шапки, когда Конан натянул поводья. Его чутье на опасности говорило, что следует ехать дальше, а не делать привал здесь. А другие его чувства подсказывали, что опасно оказаться на виду, что непременно случится, если они поедут дальше средь бела дня.
Он спешился и стал изучать местность, выискивая следы врагов. По большей части земля была слишком твердой, чтобы на ней остались следы, а ночью дул сильный ветер… Следы, оставленные до рассвета на мягкой почве, были давно уничтожены.
Неожиданно Конан услышал голоса. Кто-то приближался к нему сзади.
— Старушечьи бредни, — донесся до киммерийца голос Фарада.
— Старушечьи? Вот, значит, что ты видишь, когда смотришь на меня? — Так могла говорить только Омиэла.
— Зато я вижу это своими глазами, да. Мы, афгулы, не сильны в магии.
— Хммм. У моего народа это называется тупоголовостью. Теперь перед собой я вижу тупоголового молодого воина, который любит женщину своего вождя.
Последующее молчание нарушали только хрипы Фарада — попытка задушить свой порыв гнева. Конан поспешил вернуться к остальным.
— То, чем является для меня Бетина и я для нее и чем может быть Фарад для нас обоих, не то, о чем нужно болтать посреди пустыни, подобно портящему воздух верблюду, — резко сказал Конан. Он не смотрел ни на Омиэлу, ни на Фарада, но уголком глаза увидел-таки, что оба приняли его упрек близко к сердцу.
— Итак, Омиэла, ты хотела мне сообщить что-то, во что Фарад не поверил? Верно?
Старуха склонила голову почти с царственной грацией.
— Это так, киммериец. Я узнала, где лежит Долина Туманов.
Это заставило умолкнуть даже Фарада. Оба воина стали слушать с большим вниманием, когда Омиэла объясняла. Любви к колдовству Конан испытывал не больше, чем когда-либо раньше, но за долгие годы приключений киммерийцу встречались люди, владеющие магией, которые иной раз больше помогали, чем мешали. Омиэла, похоже, была одной из них.
Конан надеялся, что так и будет. В Кезанкийских горах было полным-полно долин, и про некоторые из них знали только горцы, а другие долины вообще не посещались смертными. Путешествие по горам и посещение каждой долины могло потребовать больше времени, чем они могли себе позволить, — и в итоге они узнают, что нашли Долину Туманов, когда ведьма Повелительница обрушит на них свою магию.
— Так говоришь, ты почувствовала нечто одновременно и живое, и мертвое и можешь привести нас к нему? — переспросил Конан в попытке разговорить Омиэлу.
— Да, при определенной помощи, — подтвердила Омиэла. — Один из тех, кто пойдет в долину, должен быть женщиной. То, что я применю, — женская магия.
Фарад и Конан посмотрели друг на друга, а потом на Омиэлу. Ни тот ни другой не могли представить ее взбирающейся в горы и спускающейся в долину, где ее ждали вооруженные воины и мощные чары. Ни тот ни другой не сомневались, что женщиной, которую ° собиралась отправить навстречу этим опасностям, была Бетина.
К счастью, ни один из воинов не возразил ей ни единым словом. Они знали Бетину — а через мгновение она сама появилась из-за камня, словно Омиэла наколдовала ее из воздуха.
Фарад и Конан снова переглянулись, затем дослушали, объяснение Омиэлы как бороться с угрозой Долины Туманов.
— Я буду носить один амулет, а Бетина другой. Все, что узнает любая из нас, другая тоже узнает. Моя сила может перейти в Бетину, и поэтому если она пойдет с вами, то все будет
