вы ведь наверняка не будете ссориться из-за этого с Повелительницей?
Махбарас рассмеялся и вытащил из кошеля две золотые монеты.
— Не буду, и вот твоя награда. Но прибереги силы для боя.
— Есть, капитан, я так и сделаю, и вы тоже последуйте собственному совету.
Оставшись один, Махбарас обдумал разные планы, но знал, что времени мало. Он решил, что лучше всего устроить обыкновенную ночную атаку. Пойдут в бой все, так как у него в отряде слишком мало закаленных бойцов — в основном разбойники и неоперившиеся рекруты.
А это означало, что сундуки с жалованьем и другие ценные вещи надо спрятать в безопасное место. Единственный человек, которого можно было для этого выделить, — Эрмик, а поступить так — все равно, что доверить малышку заботам змея. Но змей мог быть сытым. А вот надвигающиеся налетчики наверняка будут голодными до золота.
Потом капитан написал три коротких письма. Одно предназначалось для его начальников в Хауране. В нем он принимал на себя всю вину за несостоявшийся военный союз с Повелительницей Туманов и пытался оправдать своих воинов. Затем он написал другое — для дев, которое оставил незапечатанным. Эрмик должен прочесть его указание о том, что сегодня ночью и еще на несколько грядущих ночей девам следует удвоить бдительность, так как враги находились рядом с долиной, чего не случалось уже многие годы.
Свое последнее письмо он запечатал как можно лучше.
Письмо это не относилось к тем, какие в грядущие годы школьников заставляли бы читать наизусть. Оно не относилось к тем, какие надолго запомнил бы кто-либо, кроме прочитавшей его женщины. Оно было всего лишь письмом мужчины к любимой женщине, какое он пишет перед сражением, надеясь вернуться с победой, но прося ее помнить о нем, если удача повернется к нему спиной.
Однако за все те годы, что воины писали такие письма, было не так много писем, написанных воином колдунье.
В самых тайных своих покоях, куда не допускались даже прислуживающие ей девы, Повелительница пробудилась ото сна и сбросила одеяло. Она обнаружила, что ей легче спать под одеялом, нежели все время использовать магию на поддержание тепла в покоях, наконец, она не перестала спать раздетой. На мгновение она пожалела, что ее не видит Махбарас. Желание в его глазах было таким прекрасным зрелищем, таким не похожим на все то, чего она так долго ожидала от мужчин, что оно возбуждало ее так же сильно, как и его ласки.
Затем колдунья набросила на плечи халат и уселась за свой гадательный стол. Она не прикасалась к нему несколько дней, хотя одно постоянно действующее заклинание должно было бы предупредить ее в случае, если что-то стрясется. Нельзя сказать, что такое когда- либо бывало, кроме как в те дни, когда она думала, что правит девами как тиран — но все же…
Когда она коснулась стола, руки у нее на мгновение зазудели, и в стекле понеслись в вихре дюжины оттенков синевы, до тех пор, пока стеклянная поверхность стола не превратилась в бездонный колодец со светящейся водой. Колдунья почувствовала Туман, который она впустила в мир и так долго питала.
То есть до недавних дней. Она знала, что думал Махбарас о жертвоприношениях, даже когда в жертву приносились бесполезные крестьяне и сами жертвоприношения совершались милостиво, без боли. Она не могла не знать об этом, побывав столько раз в его объятиях.
Колдунья не могла ничего поделать с тем, что произошло раньше, но могла не дать этому случиться вновь. Должен же быть какой-то способ загнать Туман в бутылку, так чтобы тот стал безвреден. В то же время, когда она в последний раз предлагала ему жизненный дух, Туман был недостаточно силен, чтобы питаться самостоятельно. Поголодать месяц-другой — Туману это не повредит.
Теперь заклинание Повелительницы коснулось Тумана. Это случилось даже раньше, чем колдунья ожидала. Она усилила прикосновение — и впечатление возникло такое, словно Туман оттолкнул ее, как это делал иногда Махбарас, когда шутя боролся с ней…
Но это был отнюдь не дружеский толчок. Он походил на попытку человека прихлопнуть муху. Туман обладал силой, какую он имел бы, регулярно питаясь все те дни, пока она занималась любовью с Махбарасом.
Повелительница встала из-за стола. Что-то стряслось, и она намеревалась поискать ответы, не прибегая ни каким новым чарам.
Глава 16
Туман не отличал друга от врага. Эти понятия были для него слишком сложными.
Но он мог определить, что живое, а что неживое, и также мог разобраться, какой жизнью мог питаться, а какой нет.
За время, минувшее с тех пор, как он стал питаться самостоятельно, он также научился определять, кто помогал ему питаться, а кто этому препятствовал. Вторую разновидность людей он рассматривал не как врагов, а как тех, кого нужно съесть в первую очередь.
Ожидание ночной атаки грозного противника на высоте, в разреженном и холодном горном воздухе, после длинного дневного перехода и боя, да еще при ноющей ране на запястье, никому не покажется удовольствием. Даже самому знаменитому из киммерийских воинов.
Даже Конану.
Однако он и не ожидал, что это путешествие доставит ему большое удовольствие. Если он и его афгулы покинут Туран с целыми шкурами и некоторыми из своих драгоценных камней, то хватит и того.
Само собой, будет неплохо, если Повелительница Туманов окажется побеждена, а ее магические силы развеяны. Но Конану иногда начинало казаться, а не является ли Повелительница просто сказкой?
Теперь они находятся в ее горах и, по словам Омиэлы (говорящей через Бетину), настолько близко к долине, что и ребенок мог бы пройти это расстояние за несколько часов. А все, кого они видели, были людьми, да и к тому же не самыми грозными. Даже Омиэла не могла сказать точно, что магия Повелительницы по-прежнему сильна — хотя Конан знал, что некоторые чары играли исключительно защитную функцию. Чары эти чаще всего опасные и владели ими могучие колдуны — а Повелительница принадлежала именно к таким, если она вообще была колдуньей.
Конан потянулся, разминая затекшие мускулы. Он лежал на погребальных носилках, играя роль убитого вождя ночью точно так же, как и днем.
После того как потухли последние лучи зари, Конан соскользнул с носилок облегчиться и прихватить из своего тюка бобовый хлеб и колбасу, а его место на какое-то время занял Фарад. Затем ему пришлось играть роль собственного трупа, в то время как цепочка скорбящих шествовала вокруг погребальных носилок, поднимая при этом шум, необходимый согласно обычаям.
Конан лишь надеялся, что эти звуки не помешают часовым услышать приближающиеся взрывы.
Плакальщики замолчали, и кто-то подошел к носилкам. Конан узнал походку Бетины. Раньше она подходила с Фарадом, а теперь подошла одна.
Шаги замерли, Конан услышал тихое дыхание, почувствовал запах теплого женского тела (в последнее время не мывшегося, но, впрочем, кому из них это удавалось за последние несколько дней?), а затем он почувствовал упавшую ему на лицо слезу.
— Ха, девочка, — прошептал он. — Я еще не умер.
— Знаю. Но я бы плакала по тебе, если бы ты погиб.
— Хотя ты и собираешься замуж за Фарада?
— Да.
— Ну, тогда убедись, что он рассказал тебе все о своих трех женах и семнадцати детях там, в Афгулистане. Он…
Конан ощутил на горле холодное острие.
— Конан, ты ведь шутишь, не так ли?
Чтобы овладеть своим голосом, ему потребовалось некоторое усилие.
— Да нет у Фарада в Афгулистане никаких жен. И мало что привязывает его к дому. Можешь верить тому, то он говорит.
— Я благодарна. — Острие внезапно исчезло, и теплые руки обвили ему шею. — Я напугана. Когда они появятся?
— Спокойно, Бетина. Я знаю, что трудно ждать врага, который, как ты знаешь, сидит рядом, готовясь напасть. Но мы готовы. Они же не знают, что их ждут. Поверь мне, нам сегодня ночью досталась более легкая работа.
— Мне почти удалось поверить тебе. Я тебе поверю, если ты меня обнимешь.
— Фарад…
— Я сказала ему, что пойду проведать тебя, когда он отправился проверить часовых. Он меня благословил.
— А меня нет? — насмешливо возмутился Конан. — Неблагодарный пес! Я его притащил из кишащей блохами лачуги в объятия…
— Ш-ш-ш! — прошептала Бетина совсем на иной манер. Конан обнял ее одной рукой за талию, но молча.
А затем они оба услышали высокий воющий плач, какой мог издавать брошенный ребенок. Но он был во много раз громче, и, казалось, шел со всех сторон.
Махбарас тоже услышал этот звук и вначале подумал, что это один из часовых налетчиков дует в свисток, стараясь поднять тревогу. Затем звук разросся, пока у людей не заболели уши, и Махбарас понял, что звук может быть естественного происхождения.
Ему хотелось верить, что это Повелительница Туманов призывает ему на помощь свои силы. А боялся он того, что сегодня ночью магия могла вырваться из рук Повелительницы.
Капитан не знал, какому богу можно молиться о победе, погрузившись в дела, запрещенные теми же богами. Он также гадал, может ли он молиться о собственной победе из-за того, что связан самыми древними из человеческих уз с искательницей запретного.
Поскольку Махбарас не умел молиться, он и не молился. Вместо этого он сосредоточил все свое внимание на том, чтобы удержаться на ногах, когда вел своих воинов по усеянному щебнем склону. Выскользнувший из-под чьей-то ноги камень мог не просто поднять тревогу. Воин мог полететь кувырком и сбить с ног других, пока весь отряд не покатится вниз по склону, словно живая лавина, чтобы закончить свой спуск беспомощной
