слабая звездочка, из которой начали расходиться седые усы. Они расширялись, сливаясь в прозрачное полотно, резко выплескивающееся из центра, закрывающее все небо от зенита до горизонта, как таинственный занавес театра природы. Седой цвет постепенно сменила яркая светлая зелень, которая чередовалась с вишнево-красными волнистыми полотнищами, они переплетались между собой, сменяли, закрывали друг друга…
Я, замерев и затаив дыхание, не отрывая глаз, следила за игрой неба, но тут сияние схлопнулось и в один миг втянулось в свой центр, источник сияния, так же внезапно, как и началось. Слабая звездочка, оставшаяся от богатства бушевавшего света, тихо погасла. Затылок моментально успокоился, а из рубки высунулся сердитый капитан.
Он рысью подбежал ко мне.
– Видела?
Я кивнула, пытаясь задержать впечатление. Гена протянул ко мне руку.
– Прикурить дай, спички кончились.
Я безразлично вытащила из кармана запасной коробок, отдала ему. Он судорожно затянулся и спросил:
– Что, Олечка, понравилось? Красиво?
Я так же молча кивнула. Он с сомнением покачал головой и заметил:
– Видела бы ты еще, что компас вытворял! Такого со мной еще не случалось. Это надо же, северное сияние в сентябре! Что-то не то в природе творится…
Он вернулся к брошенному штурвалу, а я закурила следующую сигарету. Ветер, чистивший небо, стих, как будто появлялся только для того, чтобы сцена выглядела более выразительно и убедительно. Наша посудина тащилась в темноте неба и моря, сливающихся у горизонта в единое целое.
– Шуба, – позвала я.
– Да? – привычно отозвалась она.
– Ты видела?
– Нет, – с ласковой укоризной заметила Шуба, – видеть я не могу. Но чувствовала, и это было прекрасно.
– Мне тревожно, – пожаловалась я. – Меня мысли совсем замучили…
– Да гони ты их к чертовой матери, – неожиданно сердито посоветовала она. – Им только волю дай, заедят, как блохи.
– Но… – я осталась в недоумении, – как же я смогу понять, что со мной происходит?
– А что для тебя изменится, если поймешь? – совсем уж сердито спросила Шуба. – Тревожиться перестанешь? Сможешь изменить происходящее? Зачем тебе понимать?
– Мне хочется… – не совсем уверенно ответила я.
– И совсем не тебе этого хочется, – фыркнула эта экстремистка, – хочется твоим мыслям. Они для этого и существуют, чтобы понимать. А для чего ты существуешь?
Что-то сегодня все пытаются меня запутать… Для чего я существую?
– Чтобы жить? – предположила я.
– Именно! Вот и живи себе спокойно, – категорически подытожила она. – Можешь еще жить счастливо, тоже неплохая идея.
Неплохая, конечно, кто будет спорить, только как? Как жить спокойно и счастливо? Кто скажет, кто научит? Странные меня посетили чувства в этот момент, я была одна, но не была одинокой. Осознав это, я успокоилась, успокоившись же, поняла, что сейчас усну прямо здесь, если не потороплюсь. Конспиративные устремления взяли верх над ленью, я взяла себя в руки и потащилась к диванчику. В микроскопическом пространстве лаборатории было настолько темно, что я не то чтобы кончиков пальцев перед носом не видела, темнота перед моими глазами была намного глубже, чем внутри, за закрытыми веками. Я наклонилась, нащупав ногу Романа, сориентировалась, как можно тише вернулась на свой диванчик. Темнота перед закрытыми глазами начала неторопливо светлеть. Снова синий цвет… совсем синий… синий-синий-синий…
Генри приземлился в горах. Не знаю, как он ухитрился в полной темноте, при слабом синем освещении, пробивавшемся через мой скафандр, выбрать относительно ровную и вместительную площадку среди торчащих зубов скал и провалов неизмеримой глубины. Ее я, конечно, видеть не могла, но отчетливо чувствовала холод, несущийся из-под обрыва на краю нашего аэродрома. Расмус содрал с себя скафандр, злобно плюнув в сторону после окончания неприятной процедуры. Успокоившись, он помог разоблачиться мне. Место посадки, окружающие горы, Расмус и Генри немедленно осветились неярким мертвенным светом.
– Фу, гадость какая! – я чуть не заревела от жалости к себе. Это же надо было ухитриться обзавестись настолько гнусной способностью.
– Ну почему именно Синяя звезда? – жалобно вопросила я окружающее пространство. – Почему не белая, не желтая, не розовая, наконец? Ну хотя бы зеленая… Намного было бы приятнее смотреть!
– Против природы не попрешь, – попытался утешить меня Генри. – Если уж ты уродилась Синей звездой, то деться тебе некуда, будешь светить синим светом. И вообще, чем он тебе не нравится? Смотри, как красиво…
– Так, дорогие мои, – рассеянно заметил Расмус, прислушивавшийся к окружающему больше, чем к нам обоим. – Вы тут посидите некоторое время без меня, можете дискутировать в свое удовольствие, только не спите ни в коем случае. Я отправляюсь на разведку, полетаю немного над планетой, попринюхиваюсь. Если позову, Генри, сразу ко мне.
– Оба? – Генри наклонил голову набок.
– Да, – ответил Расмус, после чего его уже не было с нами.
Он подошел к обрыву и рухнул в него, и только свист воздуха за ним дал нам знать, что он не упал, а улетел неизвестно куда.
– Холли, – предложил дракон. – Я спокойно могу обойтись без сна, а ты вполне можешь вздремнуть, если хочешь.
– Я и так сплю, – возразила я. – А ты мне снишься. Говорят, что драконы мудрые и все знают. Давай лучше поговорим.
– Хм, а мне казалось, что это я сплю в глубине своего зеркала. И мне снится, что я выбрался наружу. И ты мне тоже снишься, а не наоборот. Впрочем, может быть, мы оба спим и снимся друг другу? Какая разница, потому что это ничего не меняет в сложившихся обстоятельствах. Неоспоримо одно – драконы, безусловно, мудрые существа. О чем ты хочешь спросить меня?
Я задумалась. Больше всего меня терзала одна мысль… Нет, две. Даже три. Почему я становлюсь звездой или чем там на самом деле… и чем закончится мое превращение? И что будет с Расмусом?
Генри выслушал меня, после чего вдохновенно поскреб когтями свой затылок.
– Ох, Холли… Я почти ничего не могу тебе сказать. Отчасти потому, что сам не знаю…
– А еще говорил, что мудрый, – обиделась я.
Только обрадовалась, что смогу узнать про себя хоть что-то, и на тебе!
– А отчасти потому, что тебе нельзя многое знать, чтобы не нарушить естественный путь твоего развития, – виноватым голосом закончил свою тираду Генри. – Может, тебя еще что-нибудь интересует? Я готов поделиться с тобой своей мудростью.
– Пошел на фиг, мудрец хренов! Единственное, на что ты способен, так это возбуждать в людях напрасные надежды!
– Холли, ты сама в себе возбуждаешь напрасные надежды, – закашлялся в приступе смеха Генри. – Разве я обещал, что расскажу тебе все? Ты сама это придумала, не так ли? Ну, не расстраивайся так, пожалуйста. Ты ведь сама скоро узнаешь. Немного осталось, сама же видишь.
– Именно этого я больше всего и боюсь, – раздраженно заявила я. – Я не понимаю, что со мной происходит, не знаю, чем все для меня закончится! И еще очень боюсь, что потеряю Расмуса. Можно любить женщину, но как можно любить звезду?
– С чего ты взяла, что, став звездой, ты перестанешь быть женщиной? – невинно осведомился Генри. – Тебе кто-то сказал или ты и это сама придумала?
– Сама, конечно же, – рассердилась я. – Я еще и не такое могу придумать, мне ведь никто до сих пор не
