согнуться ровно настолько, чтобы я могла не только вытащить сигарету из пачки, но и щелкнуть зажигалкой. Обычная или необычная, но все еще жизнь стала почти прекрасной… или совсем прекрасной?
Роман, продолжая регулярно хлюпать длинным замерзшим носом, столкнул лодку в воду, отпихнулся веслом подальше от берега, с мрачной мечтательностью заметив:
– Был бы у меня нос поменьше, в нем бы могло помещаться намного меньше соплей.
Я бы тоже не отказалась иметь нос поменьше из тех же соображений, только куда уж еще, и так почти кнопка? Роман сочувственно спросил:
– Жива? Потерпи немного, скоро согреешься.
Мотор заорал, я спряталась от движущегося воздуха настолько глубоко, что в щель перед носом почти ничего не видела. Да оно мне было и не интересно. Вот размышления на тему, чего бы съесть, хорошо бы погорячей, желательно бы побольше… И выпить тоже совсем бы не повредило, и погорячей… и побольше. Желудочная медитация сработала безотказно, я не успела толком заметить, как мы уже сидели в обнимку с чайником. То есть я с ним сидела в обнимку, в прямом смысле слова. И не хотела им ни с кем делиться.
И только после того как сначала со мной долго дискутировали о пользе для здоровья неразведенного спирта, а потом влили в меня полстакана, хоть и с душевной болью, но разведенного, я согласилась вернуть чайник в общественное пользование. Тарелка макарон с тушенкой влетела в меня, кажется, уже без моего участия. Я еще успела осознать, что мы с Романом движемся в сторону кубрика. Больше я не осознавала ничего, потому что осознавать было некому, не осталось от меня ничего, что могло бы хоть что-нибудь осознать…
Мой безмятежный сон был прерван неожиданным земле… Нет, пардон, постелетрясением. Кровать ходила ходуном, я пулей вылетела из нее, озадаченно обозрела окрестности. Все тихо, корабль не разваливается на куски. И кровать после моего исчезновения из нее моментально успокоилась. Так! Делать ему больше нечего, как только будить меня таким изуверским способом. Сейчас пойду откусывать ему голову!
Впрочем, к тому времени, как я выползла из каюты, мое остервенение прошло, я успокоилась. И словом не обмолвилась Расмусу, хотя на его физиономии было отчетливо нарисовано нетерпеливое желание выяснить мое отношение к происходящему. Но этому клоуну не удалось ничего узнать, за столом мое внимание сразу же было поглощено несчастным Гербертом.
Бедняга и раньше иногда напоминал мне заботливую курицу, старательно опекающую своих цыплят. Сегодня же его скорбь по поводу бросаемого им, тем более не по своей воле, потомства, превзошла все возможные пределы. Он почти плакал, то периодически исчезая из-за стола, когда вспоминал про очередную забытую им в каком-то только ему известном углу нужную вещь, то снова возникая за столом с причитаниями о нашей горькой судьбе без его бдительного присмотра. Наконец решил, что собрал все, что мог, и уселся за столом, обреченно склонив голову.
У Расмуса лопнуло терпение:
– Герберт, прекрати ныть! Ничего с нами не случится!
– Да? – оживился Герберт. – Ты совсем загоняешь бедную девочку, и некому будет ее защитить от тебя!
– Нашел злодея, – фыркнул Расмус. – Ты всерьез считаешь меня воплощением мирового зла?
Герберт нервно дернул носом.
– Мы же с тобой еще никогда не расставались…
– Вот именно, – засмеялся Расмус. – И ты решил, что без тебя все пропадут. Я съем Холли, двигатели сгорят, компьютер накроется, корпус треснет… что там еще может случиться в твое отсутствие?
– Я буду скучать без вас, – насупился Герберт.
– С этого бы и начинал, – иронический голос Расмуса потеплел. – Я ж тебя не выгоняю навсегда, а отправляю в отпуск. На время, ненадолго. Прекрати распускать нюни, а то у тебя уже нос покраснел. Что мне в порту скажут? Решат еще, что я обидел столь достойного человека. Ты хочешь, чтобы пострадала моя репутация, и так изрядно подмоченная зловещими сказками?
– Ладно, – хлюпнул носом Герберт. – Но ты должен дать мне слово, что не будешь обижать Холли.
Расмус в упор воззрился на механика.
– Скорее твоя возлюбленная подопечная обидит меня, чем я ее…
– Не заговаривай мне зубы, – насупился тот.
– Ну, хорошо, – лицо Расмуса стало совершенно серьезным. – Даю тебе слово не обижать ее. Ты доволен?
Герберт остался действительно довольным. Надо же, как немного иным людям надо, вздохнула я про себя. Мне бы так научиться… Потому что мне было не по себе оттого, что я остаюсь на корабле наедине с Расмусом, оттого, что я превращаюсь черт-те во что, оттого, что впереди нас ожидает большая драка с непредсказуемым исходом. И задумалась о том, чего может бояться во сне человек, если он всегда просыпается? Откуда у него берутся эти страхи, если он всего-навсего лежит в постели с закрытыми глазами?
– Они в нем живут, – неожиданно ответил мне Расмус строгим голосом. – Днем человек загоняет свои страхи внутрь, а во сне он перестает владеть собой, и тогда они начинают владеть им, все его переживания, тревоги и сомнения. Выкинь все из головы, Холли, ведь бояться нечего. У тебя столько сил, что никто не в состоянии тебе противостоять, а я тем более.
– Кто же тогда сможет меня защитить? – перепугалась я.
Расмус закатился приступом хохота, закашлялся так, что Герберту пришлось подскочить и с размаху треснуть собственного капитана по спине. Расмус вдохновенно шмыгнул носом, вытер кулаком выступившие на глаза слезы.
– Ты, и больше никто… Холли, ты сама отнимаешь у себя силы своими страхами. Но поверь мне, как только они станут тебе безразличны, с тобой не справится никто ни в этом мире, ни в каком другом.
Герберт бросил взгляд на часы и покинул нашу компанию. Через пару минут он снова просунул голову в дверь.
– Начинаем посадку. Расмус пожал плечами.
– Вот и еще один этап пройден. Не хочешь перед началом следующего немножко прогуляться на свежем воздухе?
– Хочу, – ответила я, – только о каком этапе ты говоришь?
– Этап, период, стадия, ступень… Все это слова. Еще один отрезок жизненного пути, после которого все будет по-другому, не так, как раньше. К черту пустые разговоры, пойдем провожать Герберта.
– Как я пойду, – жалобно спросила я, – такая синяя?
– Не переживай попусту, – Расмус погладил меня по голове, – на фоне некоторых образцов любой породы и природы ты выглядишь настоящим чудом из чудес. Ты прекрасна, Холли. Идем, и ничего не бойся. Тобой будут восхищаться, это я тебе говорю, капитан Макмиллан!
Не очень-то я ему и поверила, но и оставаться одной мне не хотелось. Может, в какую-нибудь тряпку завернуться? Ох, если этот свет даже сквозь космический скафандр пробивается, меня не спасет никакая тряпка. С тяжеленным вздохом я двинулась за Расмусом.
С посадочной площадки до здания космопорта мы добрались на знакомом ядовито-красном флаере. Там Герберт оставил нас с Расмусом, и мы отправились дожидаться его в бар. Я невнимательно разглядывала людей и не людей, шмыгающих в разных направлениях, с багажом и без, озабоченных и веселых. Если на меня кто-нибудь и обратил внимание, то я этого не заметила и успокоилась. Расмус был прав, на фоне остальных я не представляла собой ничего особенно выдающегося.
Появился счастливый Герберт. Он плюхнулся за столик, выхлебал стакан какого-то пойла, после чего окончательно пришел в блаженное расположение духа.
– Знаешь, капитан, я и не предполагал, что отпуск – это так здорово!
– Ну, – отозвался Расмус. – А я тебе что говорил? Каникулы – самое прекрасное время в жизни человека. Свобода от нудных обязательств облегчает нашу жизнь наиболее эффективным способом. Отдыхай, Герберт, на всю катушку, потому что даже я не могу тебе сказать, когда закончится твоя свобода.
Герберт залил в себя еще один стакан горючего, его глаза сделали попытку рассматривать мир каждый
