национальным освобождением. Они приняли революцию, потому что не могли ее не принять: она подарила им надежду выжить...'[122].
Из этого рассуждения с неизбежностью следует, что евреи хлынули в Чрезвычайные комиссии по борьбе с контрреволюцией (и позднейшие 'органы'), поскольку, мол, в случае победы этой самой контрреволюции было бы ликвидировано их 'национальное освобождение' в октябре 1917 года, и, более того, они-де вообще погибли бы: ведь якобы только после Октябрьского переворота у них появилась 'надежда выжить'.
Буквально все положения, выдвинутые в приведенной цитате Евгенией Альбац, порождены ее невежеством (у меня нет оснований думать, что она вполне сознательно фальсифицирует историю). Во- первых, 'ограничения', касающиеся евреев, были целиком отменены сразу после Февральского (а не Октябрьского) переворота. Во-вторых, нелепо утверждать, что до 1917 года у российских евреев не было-де даже 'надежды выжить': в новейшем демографическом труде показано, что у еврейского населения Российской империи 'были исключительно высокие темпы прироста, которых не знала ни одна народность России' (эти темпы почти в два с половиной раза превышали темпы прироста русских!)[123]. В-третьих, в 'страшных погромах' погибло меньше евреев, чем людей других национальностей, о чем шла речь в предыдущей главе.
Остается еще два пункта: в-четвертых, о 'еврейских резервациях' и, в-пятых, о 'невозможности получить высшее образование'. Начну с последнего. Еще в 1877 году Достоевский заметил, что евреи имеют 'больше прав или, лучше сказать, возможности ими пользоваться, чем само коренное население'.[124] И он был вполне прав. Так. 'Еврейская энциклопедия' сообщала, что в 1886 году, когда евреи составляли немногим более 3 процентов населения Российской империи, в общей численности студентов университетов их было (притом не считая евреев, перешедших в христианство) 14,5 процента — то есть каждый седьмой (точнее, даже 1 из 6,8) студент был евреем. Это почти в 5 раз превышало их долю в населении страны! (ЕЭ. т. XIII. с. 57).
В современном еврейском издании приведены более поздние и более конкретные сведения о (как там определено) 'представительстве' студентов иудейского вероисповедания в главных университетах России. В 1911 году в Петербургском университете это 'представительство' равнялось 17,7 процента, в Киевском — 20 процентам, в Новороссийском — 34 процентам, Харьковском 12,6 процента, и сравнительно меньше было в Московском — 10 процентов.[125]
Конечно же, на меня может обрушиться обвинение, что я-де сторонник 'ограничений' для евреев. В действительности же я убежден, что введение правительством Российской империи пресловутой 'процентной нормы' выражало слабость — и, надо сказать, постыдную слабость — этого правительства. Если его беспокоило несоразмерное (с долей населения) 'представительство' студентов иудейского вероисповедания в императорских университетах, оно должно было создать поощряющие стимулы для православной молодежи разных сословий, а не пытаться — явно тщетно — ограничить количество студентов-иудеев.
Но в то же время нельзя не сказать и о том, что суждения Е. Альбац (как и множества других авторов), 'оправдывающие' несоразмерное участие евреев в Революции и даже в 'органах' мнимой 'невозможностью' получить высшее образование, заведомо несостоятельны. Приведенные цифры свидетельствуют, что люди иудейского вероисповедания добивались необходимого для них 'представительства' в российских университетах без победы Революции и без ВЧК-ОГПУ... Это ясно, в частности, из следующего: в 1928 году, когда абсолютно никаких ограничений для евреев в сфере высшего образования не было, их доля в общем количестве студентов составляла 13,5 процента[126] — то есть не больше, чем до 1917 года.
Ведь даже в 1886 году, за тридцать лет до победы Революции, доля студентов иудейского вероисповедания составляла 14,5 процента: нельзя не учитывать при этом, что евреев среди студентов было еще больше, ибо крестившиеся евреи не входили в статистику. Для ясности напомню, что 'нормы', которые безуспешно пыталось навязать правительство, составляли для Петербурга и Москвы всего 3 процента, для Центральной России — 5 процентов, а для территорий, находящихся в так называемой 'черте оседлости' — 10 процентов.
К этой 'черте' мы и обратимся. В связи с ней постоянно утверждается, что до 1917 года евреи были 'загнаны в гетто', в некие 'резервации' или даже своего рода концлагеря... Но, во-первых, территория, входившая в 'черту оседлости', превышала территории Германии и Франции вместе взятых. Далее, никто не 'загонял' евреев в места их проживания на этой территории, перед нами очередной миф, начисто разоблаченный, например, тем же В. Е. Жаботинским, который писал в 1936 году: '... я тут разочарую наивного читателя, который всегда верил, что в гетто нас силой запер какой-то злой папа или злой курфюрст (или в России — злой царь. — В.К.)... Гетто образовали мы сами, добровольно, по той же причине, почему европейцы в Шанхае селятся в отдельном квартале...'[127].
Не исключено, что это утверждение Жаботинского будут оспаривать, однако никак нельзя оспорить следующее: евреи расселились на польских, украинских, белорусских землях (которые впоследствии, на рубеже ХVIII-ХIХ веков, вошли в состав Империи) в далекие времена — за пять-шесть и более столетий до нашего, XX века, — и создали здесь свою, своеобразную экономику, быт и культуру. Продолжу цитату из В. Е. Жаботинского: 'Все мы слыхали про то, что своеобразие и односторонность еврейской экономики являются последствиями угнетения... Это правда, но не вся... гораздо важнее был 'гнет' самой силы вещей, гнет самого факта диаспоры. Еврей сам инстинктивно сторонился от экономических функций, захваченных 'туземцами'...' (с. 153-154; странно, впрочем, здесь слово ' захваченных', ибо не ясно, у кого и что 'захватили' населявшие эти земли задолго до прихода евреев восточнославянские племена?!).
Но, так или иначе, ко времени возвращения отторгнутых Польско-Литовским государством западных земель в состав России жившие на этих землях евреи были, в сущности, таким же постоянным — 'оседлым' населением, как украинцы и белорусы (кстати, слову 'оседлость' без всяких на то оснований придали сугубо негативный, даже 'страшный' смысл). После же исчезновения государственной границы между этими землями и Российской империей в целом евреи — в отличие от украинцев и белорусов — обнаружили страстное стремление переселяться в центр Империи — и прежде всего в главные ее города, в том числе в 'столицы'.
Это стремление объясняют и как бы полностью оправдывают тем, что многие евреи жили на бывших землях Польши и Литвы 'тесно' и 'бедно'. Тяга к лучшей жизни понятна и естественна, но едва ли какое- либо государство может спокойно отнестись к своевольному (совсем другое дело — поощряемое государством перемещение украинских и других крестьян на пустующие земли в Сибири) перемещению того или иного этноса из одного региона страны в другие и, тем более, в столичные города.
За примерами не надо ходить далеко: в наши дни российские власти предпринимают достаточно жесткие меры, чтобы препятствовать перемещению в Москву (с территорий их 'оседлости') многочисленных представителей тех или иных этносов, но мало кто усматривает в этом проявление некоего безобразного насилия. Между тем политика российских властей, направленная на 'удержание' еврейского населения на той территории, где оно жило столетиями, оценивается именно как беспримерное насилие, как создание 'резерваций' и чуть ли не концлагерей.
Конечно, вполне можно понять стремление евреев улучшить свою жизнь, переселившись в центр Империи, но следует понять и власть. Ее сопротивление массовому переселению евреев в Центральную Россию толкуется как навязывание будто бы особого, не распространяемого на другие этносы режимы. Между тем в действительности как раз евреи стремились к утверждению своего особого статуса (другие этносы тогда вообще не ставили перед собой подобных целей). И повторяю еще раз: можно понять евреев, для которых переселение в Центральную Россию означало улучшение жизни, но необходимо понять и власти, а не проклинать их за некое якобы чудовищное насилие над одним из этносов Империи.
Завершая эту главу моего сочинения, предвижу, что иные читатели 'найдут' в ней пресловутый 'антисемитизм'. Но с этим никак нельзя согласиться, ибо все, что сказано на предыдущих страницах, явно не вызвало бы протеста ни у такого национально мыслящего еврея, каким был В. Е. Жаботинский, ни у русского по духу еврея И.Я. Гурлянда.
Я был, например, в дружественных отношениях с очень разными людьми М. С. Агурским (1933-1991), видным деятелем и идеологом еврейства, и с Н. Я. Берковским (1901-1972), всем существом служившим России, автором книги 'Мировое значение русской литературы', — безусловно лучшей книги на эту тему (и об
