Как уже сказано, фактическая, реальная история Византии подчас все же заставляла Гердера и других западных идеологов впадать в прямое противоречие с утверждаемым ими мифом о ней. Так, например, Гердер, для своего времени неплохо знавший византийскую историю, признавал, что главную роль в падении Константинополя сыграли чрезвычайно динамичные и мощные западные силы — Венецианская (она, кстати, нанесла Византии наибольший урон еще во время крестовых походов) и Генуэзская республики; их атаки и грабеж (Гердер даже назвал его 'позорным') продолжались в течение нескольких веков, и (цитирую Гердера) 'империя была в итоге так ослаблена, что Константинополь без труда достался турецким ордам' (вспомним, что еще Петрарка столетием ранее призывал генуэзцев и вообще Запад поскорее 'выкорчевать' Византию...).
Короче говоря, Византийская империя прекратила существование не в силу некой своей внутренней, имманентной несостоятельности; она была раздавлена между беспощадными жерновами Запада и Востока: такому двустороннему давлению едва ли бы смогло противостоять какое-либо государство вообще...
Предпринятое мною своего рода оправдание Византийской империи продиктовано стремлением 'противустать' отнюдь не цивилизации и культуре Запада, имеющим свою великую самобытную ценность, но навязываемой западными идеологами тенденциозной дискредитации Византии, — дискредитации, объясняемой тем, что эта сыгравшая громадную роль в истории, — в том числе и в истории самой Западной Европы! — цивилизация шла по принципиально 'не западному' пути.
Кстати сказать, тот факт, что Византия сыграла грандиозную и необходимую роль в развитии самого Запада, не могут полностью игнорировать никакие ее критики. Так, по словам того же Гердера, 'благодеянием для всего образованного мира было то, что греческий язык и литература так долго сохранялись в Византийской империи, пока Западная Европа не созрела для того, чтобы принять их из рук константинопольских беженцев', и даже 'венецианцы и генуэзцы научились в Константинополе вести более крупную торговлю... и оттуда перенесли в Европу множество полезных вещей'.
Впрочем, и признавая 'заслуги' Византии в развитии Запада и мира в целом (эти заслуги, конечно, не сводятся к указанным Гердером фактам) западные идеологи тем не менее всегда были готовы объявить ее тысячелетнюю историю в целом 'уродливой' и бесперспективной.
И это западное неприятие Византии основывалось не только на том, что она была идеократическим государством; Запад отталкивала и евразийская суть Византийской империи. Ибо даже самые 'гуманистические' идеологи не были свободны от своего рода 'западного расизма'. Вот выразительный пример. В 1362-1368 годах Петрарка жил в Венеции, куда пираты-купцы свозили тогда из Причерноморья множество рабов; это были, как нам известно, люди, принадлежавшие к различным народам Кавказа, половцы и — в меньшей мере русские. Многие из этих людей (что также хорошо известно) были христианами. Но Петрарка, чей гуманизм простирался только на народы Запада (он ведь и самих греков именовал 'малодушными гречишками'), писал об этих людях как о неких полуживотных: 'Диковинного вида толпа мужчин и женщин наводнила скифскими мордами прекрасный город ...' (Венецию). И выражал свое настоятельное пожелание, чтобы 'не наполнял бы мерзкий народ узкие улицы... а в своей Скифии... по сей день рвал бы ногтями и зубами скудные травы'.[200]
В Византии же никто не усматривал в людях, принадлежавших к народам Азии и Восточной Европы, 'недочеловеков', и, в частности, любой человек, исповедующий христианство, мог занять в Империи любой пост и достичь высшего признания: так, император Лев III Великий (VIII век) был сирийцем, Роман I Лакапин (X век) — армянином, а патриарх Константинопольский Филофей (XIV век) — евреем.
Между тем тот же прославленный западный гуманист Петрарка отказывал в высшем 'благородстве' даже и самим грекам, утверждая, в частности, что-де 'никакой самый наглый и бесстыжий грек не посмеет сказать ничего подобного', а 'если кто такое скажет, пусть уж говорит заодно, что благородней быть рабом, чем господином'...
Гердер, живший через четыре столетия после Петрарки, не был склонен к такому неприкрытому 'расизму', но, рассуждая об 'омерзительной византийской истории', он все же счел необходимым сказать, что в основу этой истории легла 'та злосчастная путаница, которая бросила в один кипящий котел... и варваров, и римлян' (византийские греки называли себя 'ромеями', то есть римлянами). Таким образом, и для западного идеолога XVIII века был неприемлем многоплеменный евразийский 'котел' Византии...
Россия — единственное из государств — в сущности унаследовала евразийскую природу Византии. Характерно в этом отношении 'крылатое' словцо, приписываемое двум совершенно разным (это важно отметить, ибо, значит, мы имеем дело с западной ментальностью вообще) европейцам Наполеону и его непримиримому противнику графу Жозефу де Местру: 'Поскоблите русского и вы найдете татарина'. Отсюда уже не так далеко до нацистской концепции 'неарийства' русских.
Не могу не сказать в связи с этим, что меня ни в коей мере, абсолютно не волнует проблема расовой и этнической 'чистоты' русских людей, ибо тезис об особой ценности этой самой чистоты не имеет никакого реального обоснования; это только один из характерных западных мифов. Едва ли уместны, например, сомнения в высшем человеческом совершенстве Пушкина, а между тем, если обратиться к третьему (прадедовскому) поколению его предков, то пятеро из восьми его прадедов и прабабок, возможно, были 'чисто русского' — или, шире, славянского — происхождения (хотя и в них не исключена столь характерная для России 'примесь' тюркской или финской 'крови'): Александр Петрович Пушкин (дед отца поэта), его племянник Алексей Федорович Пушкин (дед матери поэта, Надежды Осиповны Ганнибал), Евдокия Ивановна Головина, Лукерья Васильевна Приклонская и Сарра Юрьевна Ржевская. Однако остальными предками Пушкина в этом поколении были эфиоп Абрам Ганнибал, немка Христина-Регина фон Шеберг и имеющий тюркское (по гораздо менее достоверной версии — итальянское) происхождение Василий Иванович Чичерин.
Кстати сказать, есть все основания утверждать, что в далекие 'доисторические' — времена и население самой Западной Европы представляло собой именно 'кипящий котел', в котором сваривались воедино самые разные этносы и расы; своеобразие Византии (и, позднее, России) состояло лишь в том, что они являли собой такие 'котлы' в уже историческое время, на глазах уже сформировавшейся цивилизации Запада, которая неодобрительно или просто с презрением взирала на эту евразийскую 'путаницу' (по слову Гердера).
Подводя итог рассмотрению проблемы 'Запад и Византия', обращу внимание на, казалось бы, 'формальное', но, если вдуматься, чрезвычайно многозначительное явление: уже само название 'Византия' было (о чем ныне знают немногие) присвоено Западом государству, называвшему себя 'Империей ромеев' (то есть римлян), в качестве по сути дела принижающего прозвища (исходящего из древнего названия Константинополя). С. С. Аверинцев пишет об этом так: 'Примерно через сто лет после ее (Империи ромеев. — В.К.) гибели западноевропейские эрудиты, не жаловавшие ее, прозвали ее Византийской; ученая кличка... вошла в обиход, время от времени возвращая себе статус бранного слова (например, в либеральной публицистике прошлого века)'.[201]
Нет смысла призывать к отказу от давно и прочно утвердившегося названия, но поистине необходимо освободить его от того негативного заряда, который был внедрен в это название — и особенно в производные от него термины 'византизм' (или 'византинизм') и 'византийство' — западными, а по их примеру и российскими либеральными идеологами. Еще в 1875 году К. Н. Леонтьев писал в своем трактате 'Византизм и славянство': 'В нашей образованной публике распространены о Византии самые превратные, или, лучше сказать, самые вздорные, односторонние или поверхностные понятия... Византия представляется чем-то (скажем просто, как говорится иногда в словесных беседах) сухим, скучным, поповским, и не только скучным, но даже чем-то жалким и подлым'. Между тем, говорил далее Леонтьев, даже и малого, но действительного ознакомления с наследием империи 'достаточно, чтобы убедиться, сколько в византизме было искренности, теплоты, геройства и поэзии'.[202]
Как раз тогда, когда Леонтьев писал эти строки, достигли своей научной зрелости выдающиеся творцы русского византиноведения — академики В. Г. Васильевский (183 8-1899), Ф. И. Успенский (1845-1928) и Н. П. Кондаков (1844-1925), труды которых подтверждали полную правоту Леонтьева. Но мало кто из российских идеологов изучил или хотя бы имел желание изучить эти труды. И слова 'византизм' и 'византийство' по-прежнему имели в их устах, по сути дела, 'бранный' смысл...
Но вот иной факт. 12 апреля 1918 года в петроградской эсеровской газете 'Воля народа' было опубликовано стихотворение Анны Ахматовой, говорящее о трагическом крушении прежней России в таких словах:
