А до того как узнать, он просидел на крыльце широкого кирпичного особняка часа два или три, пока не разошлись все до одного члены комиссии, — тут он поднялся и вошел в здание. В коридоре возле списков толпились ребята. Он просунулся поближе к доске, пробежал список глазами, но не увидел своей фамилии. Он отошел в сторонку, дождался, пока ребята разойдутся, и опять подошел и стал читать про себя каждую фамилию. Его фамилии не было.
Он вышел на крыльцо и сел. Ждать уже было нечего, но он чувствовал сильную усталость.
«Почему, ну почему? — думал он. — Почему я такой несчастливый? Ведь у других все получается. Вот Горненко…»
Сын кузнеца в паровозном депо, Горненко закончил семилетку и поступил в ФЗО «Вулкан», а после учебы работал помощником машиниста. Потом его направили во Всесоюзную летно-планерную школу в Феодосию, а теперь он вернулся на Урал начальником летно-планерной станции. Пока Якуб работал в земотделе, пока мучился и страдал, выдумывая, строя колесницу под парусом, его сверстники занимались таким восхитительным делом. Он запоздало чувствовал небрежение, обиду, почти ненависть к городку, в котором ему суждено было родиться. Проклятие принадлежности к городку, оказывается, уже висело над ним с самого рождения.
Он, казалось, был отрешен от всего, что не относилось к его поражению. Странное оцепенение охватило его, и он, наверное, мог бы просидеть здесь и весь остаток дня, и вечер, и ночь. Но что-то словно подтолкнуло его, и он поглядел на часы: не опаздывает ли на планедром, ведь сегодня рулежка и надо выкатывать АК-1, а потом с ребятами из стартовой команды тянуть концы амортизатора.
Он побежал по жарким улицам города и полем бежал — до самого планедрома.
Возле ангара он столкнулся с Горненко.
— Ну? — сказал тот.
— Меня, кажется, не приняли, — сказал он как бы между прочим, не глядя на Горненко, а выискивая глазами ребят из стартовой команды. — А что, будет сегодня рулежка? — спросил он.
— Да, — сказал Горненко, удивленно глядя на него. — Слушай, — сказал он минуту спустя, — нынче поступает много ребят с железной дороги, заводских много, ты понимаешь? Но этот год может оказаться небесполезным для тебя. Как ты сам думаешь?
Наконец до него дошло.
— Так, значит, я остаюсь? Значит, я не поеду в Маленький Город?
— Дмитрия мы со временем переведем инструктором, — продолжал Горненко. — Может быть, тебя сделать хозяином ангара? Ты будешь делать то, что и делал, получать ставку сторожа. Тебя это не обижает?
— Что вы! И я, значит, остаюсь в стартовой команде?
— Ну конечно, — сказал Горненко.
— Так… будет сегодня рулежка? — почти крикнул он.
Горненко рассмеялся.
А он побежал в ангар, крича ребятам: — А ну, давайте, братцы, пошли! Поживей! — и они вытолкнули планер, подкатывать стали на стартовую площадку. Пока ребята закрепляли хвост, он уже накинул на пусковой крючок кольцо и побежал, волоча конец амортизатора.
И этот, и последующие дни они занимались «рулежкой» — стартовая команда тянула концы, инструктор командовал «старт», и планер устремлялся вперед, они едва успевали отбежать в сторону и видели планер в хвост — как бежит он, кренясь то одним, то другим крылом.
Интересно. И все же ребятам, кажется, наскучило это занятие. Им хотелось летать, но Горненко говорил непререкаемо:
— Надо научиться держать крыло. Балансировать, балансировать!
Однажды Дмитрий сказал:
— Сегодня, кажется, я пробежался почти без крена. Так что балансировать я умею, а?
— Да, — согласился Якуб. И вдруг, подавшись к Дмитрию, заговорил горячим, умоляющим шепотом: — Тебе осточертело рулить и рулить, а я… ты меня пойми, Дмитрий, я ведь тоже смог бы не хуже. Ведь это ж вроде как шкоты травить… позволь мне, а? Вон Горненко оставляет меня здесь, значит, надеется…
Назавтра они вдвоем уговорили инструктора, и место за рулем занял Якуб. Вот ребята похватали концы и побежали увесистой рысью, затем точно щелкнула команда: «Старт!» — и надо было моментально отсоединить замок, а он медлил, так что планер все еще стоял закрепленный на стоянке, а ребята все бежали, и амортизатор растягивался все сильнее, Наконец он двинул рычажок, планер оторвался и побежал. Ребята кинулись врассыпную, планер бежал дальше, дальше, и, прежде чем он оторвался от земли, Якуб с ужасом и ликованием подумал: «Я лечу!..» Поле качнулось перед его глазами, качнулось небо, и вдруг машина сильно накренилась, затем резко завалилась на другой бок — земля, кажется, загрохотала, приблизясь к его глазам. Он услышал треск ломаемых планок и реек, скрежет проволоки, что-то оборвалось, шаркнуло напоследок по земле и остановилось. И в наступившей тишине он услышал точно звуки пронзительной боли в правом бедре.
Но когда ребята подбежали к нему, то не увидели в его глазах боли; ни боли, ни испуга, ни раскаяния и стыда — а только возбуждение, упрямство, которое тушевалось выражением удовлетворения, почти счастья. Когда ребята, кое-как скрепив остов планера и сложив в кабину осколки, приготовились тащить машину к ангару, а он стоял в стороне, поддерживаемый с боков инструктором и Дмитрием, тут кто-то сказал:
— К тебе приехали. Слышь, тебя спрашивают.
И он увидел: стоит приземистый человек в тройке, фетровой шляпе, подняв на уровне груди руку, между пальцами дымится папироса, за спиной приземистого человека — парнишка с громоздкой треногой.
— Моя фамилия Фараонов, — сказал человек, — я из «Городского листка». Я должен снять тебя. — И тут же парнишка выставил вперед треногу.
— С чего это вы вздумали? — прошептал он спекшимися губами. Боль захватывала все его члены, и теперь он уже не помнил, где она возникла впервые.
— Мы должны пропагандировать летное дело, — сказал Фараонов. — Ты учти, приятель, ты — первый из горожан, поднявшийся в небо. Эй-эй, — закричал он ребятам, — вы не трожьте ее, пока машина совсем не развалилась! — Он рассмеялся и, подбежав к ребятам, стал отталкивать их от останков планера. Потом он стал оглядывать Якуба с такою профессиональной проницательностью, что совсем не замечал его внутренних страданий. Он только видел, что Якуб в простой рубахе с закатанными рукавами, в мятых брюках, простоволос.
— Может, у тебя гимнастерка есть? Или сапоги? Или очки, а?
Ребята уже похихикивали, но потом притащили очки, буденовку с голубой звездой — это была буденовка инструктора. Дмитрий с инструктором, поддерживая его по бокам, помогли ему напялить на голову буденовку и нацепить очки. Потом изобразили дружеское объятие втроем, и в этот момент Фараонов щелкнул аппаратом, затем стремительно собрал треногу и подхватил ее под мышку.
— Пару слов для читателей городка!
— Можете писать все, что угодно. Не пишите только, что это я свалился вместе с планером. Опустите меня… — прошептал он из последних сил.
Товарищи мягко опустили его на траву, он лег, закрыл глаза, и в ту же минуту ему показалось, что он умер.
10
А потом он вдруг объявился в городке. Пока он медленно, колченого шел по перрону, брал у лотка пирожки с требухой и стоя ел, пока спускался в котловину, где лежал городок, от дома к дому, опережая его, летела вдохновенная молва: «Ему оставалось учиться еще года полтора, а ему, значит, невтерпеж стало — и он сел в эту дымную машину и полетел. А машина, как на грех, застряла в густом облаке и ни туда, ни
