не накричала на мальчика или хотя бы потом помирилась!
Алекса взяла такси и попросила водителя очень медленно ехать по Бродвею от южного конца Центрального парка в сторону восьмидесятых улиц. Алекса внимательно осматривала стоянки велосипедов перед всеми кинотеатрами в окрестностях, но нигде не видела знакомого велосипеда Брайана.
К одиннадцати часам, вконец обессиленная и расстроенная, она вернулась домой. Филипп позвонил еще раз, сообщив, что обращался в полицию и ему пообещали сделать все возможное.
– Боже мой, вдруг его не найдут?
– Даже не думай об этом. Он наверняка сидит где-нибудь в кино. На Таймс-сквер кинотеатры работают всю ночь, так что парень вполне может переходить из одного в другой. Я прямо сейчас отправлюсь туда и поищу его.
– Спасибо, Филипп. Если найдешь, позвони, не важно, в котором часу это будет. Вряд ли я смогу уснуть…
Уже повесив трубку, Алекса вспомнила про велосипед. Видимо, велосипед – единственная вещь, которая имеет для Брайана какую-то ценность, его он не бросит где попало. Алекса набрала номер Филиппа, но тот уже уехал. Потом ей пришло в голову, что племянник вполне мог продать велосипед, чтобы набрать денег на побег.
«Господи, что же я натворила?» – в ужасе мысленно повторяла Алекса.
Филипп надел джинсы, куртку и взял темные очки, но потом передумал – очки могут привлечь к нему еще больше внимания.
Поймав такси, велел водителю ехать на Таймс-сквер – место, где он предпочитал не бывать по ночам. Ночью там околачивался всякий сброд: проститутки, сутенеры, наркоманы и торговцы наркотиками. Чтобы не выделяться, он купил себе кепку, и должно быть, это помогло. По крайней мере его, кажется, никто не узнал.
Филипп методично обошел весь район, заглядывая в каждый даже самый задрипанный кинотеатрик, который, по его мнению, мог заинтересовать Брайана. Занятие было не из приятных, несколько раз ему пытались предложить девочку, кое-кто сам проявлял к нему интерес. В некоторых кинотеатрах служащие отказывались разговаривать, заподозрив, что он ищет мальчика с грязными целями.
Брайана нигде не было. Едва держась на ногах от усталости, Филипп вернулся в свою меблированную квартиру. Часы показывали почти час ночи. В его отсутствие на автоответчике не появилось ни одного сообщения. Он сам позвонил Алексе:
– Очень жаль, но все без толку. У Брайана наверняка есть друзья, о которых мы не знаем. Будем надеяться, что утром он объявится.
Филиппу было больно слышать ее подавленный голос и чувствовать, как тяжело она переживает исчезновение племянника.
– Надеюсь, Алекса, ты не винишь себя? Почти все мальчишки когда-нибудь убегают из дома. Помню, я и сам убегал – потянуло на приключения. Интуиция мне подсказывает, что с Брайаном все в порядке. Если хочешь, я могу приехать и будем ждать его вместе.
– Спасибо, в этом нет необходимости, – сухо ответила она.
– Послушай, я на несколько дней улетаю в Женеву. Когда я звонил в прошлый раз, хотел предложить тебе где-нибудь встретиться и спокойно поговорить до моего отъезда. И я по-прежнему хочу это сделать – естественно, когда Брайан найдется. Ты мне позвонишь, когда будут новости?
– Обязательно позвоню. Спасибо за участие.
Филипп чувствовал себя препаршиво. Больше всего на свете ему хотелось быть сейчас с Алексой, обнять ее, попытаться успокоить. Он по-прежнему ощущал ее как часть самого себя, но вместо того чтобы быть в трудную минуту с любимой рядом, лежал один в чужой квартире, на чужой кровати.
Исчезновение мальчика беспокоило его гораздо больше, чем он мог себе в этом признаться. Брайан, конечно, не дурак, но и не настолько сметлив, как дети, выросшие в каменных джунглях Нью-Йорка.
В половине шестого утра Филипп проснулся, как от толчка. С тех пор как они с Алексой разъехались, у него появилась привычка просыпаться очень рано, независимо от того, во сколько лег накануне. И снова заснуть ему уже не удавалось: он ворочался с боку на бок в кровати, включал телевизор, вставал и брался за книжку. Филипп был даже рад, что улетает в Женеву, – по крайней мере там можно будет объяснить бессонницу нарушением суточного ритма из-за смены часовых поясов.
Он сонно поплелся в кухню и поставил чайник. Размешивая растворимый кофе, Филипп вспомнил восхитительный аромат настоящего, из кофеварки, вспомнил, как приятно было завтракать за стойкой в своей уютной кухне, просматривая свежий номер «Таймс». Здесь, в холостяцкой квартире, ему не хотелось возиться с кофемолкой, тем более что в одиночестве, без Алексы, это был бы все равно не тот кофе.
Однако даже от растворимого ему заметно полегчало. Хорошо хотя бы, что квартира оказалась приличной. Из окна он каждое утро наблюдал, как встает солнце. Филипп криво усмехнулся: «Можно подумать, я нарочно встаю ни свет ни заря, чтобы полюбоваться рассветом. От закатов на Риверсайд-драйв к рассветам на Ист-Ривер».
Филипп вздохнул, вспомнив об Алексе. Он ушел отчасти потому, что жена его на это спровоцировала, да и мужская гордость была задета. Он получал любовные письма от женщин со всей страны, тысячи поклонниц мечтали выйти за него замуж, рожать ему детей. То, что собственная жена ценит его так низко и даже ставит на второе место после карьеры, больно задело самолюбие Филиппа.
Но беда в том, что, уйдя от нее, он не решил проблему. Его чувства, его любовь остались с Алексой. «Так чего я достиг, кроме того, что сделал нас обоих несчастными?»
Но что сделано, то сделано, тут уж ничего не поправишь. По крайней мере теперь, когда оба познали, что такое жить друг без друга, они могли бы поговорить более спокойно, может быть, даже что-то решить. Ведь Филипп ни на шаг не приблизился к тому, чтобы стать отцом, – если, конечно, не собирается сойтись с Гейл.
Эта тема впервые была затронута в Уэстпорте, после того как он по просьбе Венди уложил ее в кровать и почитал на ночь сказку.
В гостиной, наливая кофе, Гейл заметила:
– Удивительно, до чего Венди к тебе привязалась. Я ей не рассказывала, что мы были знакомы раньше, и не скрывала, что ты женат, но она все равно верит только в то, во что хочет верить, и считает, что, если будет вести себя как хорошая девочка, ты станешь бывать у нас чаще.
Голос Тейл вдруг сорвался, в глазах заблестели слезы. Филипп удивился. Гейл никогда не была сентиментальной. Она быстро смахнула слезы тыльной стороной ладони и улыбнулась:
– Не обращай внимания, просто… просто я… Филипп, я знаю, как тебе было больно, когда я позволила моим родным разлучить нас, но если это может послужить тебе утешением, знай, что впоследствии я много раз жалела о своем поступке. Забавно. Если бы папа знал, что в один прекрасный день у тебя будет собственная передача на телевидении… Мне никак не удавалось его убедить, что ты не охотишься за моими деньгами. Ведь они тебя не интересовали, правда?
Филипп покачал головой. Ему было неловко.
– Так ты вышла замуж за богатенького мальчика, которого присмотрел твой папаша?
Гейл вздохнула и наклонилась к Филиппу. Она была в блузке с глубоким декольте, без бюстгальтера, и Филиппу было видно, как колышутся ее груди.
– Нет. Папа был очень болен, и мне пришлось пообещать, что я выйду за того, кого он выбрал, и я искренне намеревалась сдержать обещание, но… Словом, я все откладывала и откладывала свадьбу…
«Так же как Алекса все откладывает беременность, – с грустью подумал Филипп. – Когда людям на самом деле не хочется что-то делать, они тянут время».
– …а потом папа умер, нужно было соблюдать траур. Потом я задумалась и поняла, что не могу выйти замуж за человека, который мне безразличен, только из-за глупого обещания, данного отцу, который всегда панически боялся охотников за приданым. Мама тоже не хотела губить мою жизнь. – Гейл посмотрела на Филиппа все еще влажными глазами. – Знаешь, я пыталась звонить тебе в Вашингтон, но не передавала, кто звонил. К тому времени ты был уже в Мадриде, а мама и слышать не хотела, чтобы я уехала за границу. После смерти отца ей было так одиноко… А еще через некоторое время я познакомилась с Клиффом…
Гейл без всякого стеснения рассказала о своем браке, призналась, что была не очень-то счастлива.
