– Ты оказала Фонду огромную услугу. Но и сделала несколько грубых ошибок.
– Я сознаю это, Фатер.
Она подчеркивала слоги – знала, что он терпеть не может мягкий итальянский акцент, который до сих пор проскальзывал в ее речи.
– Тебе было оказано большое доверие. Задание было не таким уж сложным, но значение его огромно. А ты умудрилась все запутать.
Она догадывалась, что он ждет извинений и оправданий, но знала и другое: лучше молчать.
– И какой смысл в кресте? Без звезды?
Тихо щелкнул электромотор, и коляска, скрипнув, начала медленно разворачиваться вокруг своей оси.
– Крест без звезды – античный, никому не нужный мусор. Не имеет никакой ценности.
Коляска прокатилась мимо покрытой полированной кожей столешницы и остановилась в каком-нибудь метре от нее. Фатер нажал кнопку на правом подлокотнике – еле слышно загудел гидравлический подъемник, и тело его приняло почти вертикальное положение.
Елена никогда не могла привыкнуть к этому удлиненному, лишенному волос черепу. Плоские скулы, болезненно маленький рот с чересчур тесно посаженными зубами. Чтобы не смотреть на свое мутное отражение в невидящем глазу, она смотрела ему прямо в другой глаз – черный, горящий.
Ей всегда казалось, что болезнь превратила Фатера в паука, настолько истончились его руки и ноги. И особенно сейчас… он, не садясь, в полустоячем положении, подкатил совсем близко и уставился на рюкзак у нее за спиной.
– Всего лишь мусор, – повторил он. – Чепуха. Он запустил свои длинные тонкие пальцы в рюкзак.
–
Паучьи пальцы скользили по кресту – Фатер, бормоча, читал выгравированные надписи:
– Призываю тебя, божественный судья, провозвестник…
– Даритель несметных богатств, – вставила она на память.
Глаз, пораженный катарактой, мертво блеснул. Другой, здоровый, пристально уставился на нее.
– Даритель, да… это еще остается доказать. Из Стокгольма пока никаких новостей.
– Тительман… – начала было Елена.
– Мы обязаны были заставить норвежца хранить крест как зеницу ока, вот что мы обязаны были сделать, – прервал ее Фатер. – Это стоило нам целых девяносто лет. Девяносто лет, а может быть, и намного больше, если предположить, что в шахте, кроме креста, ничего не было. Но сын, даже умирая, не выпустил крест из рук… было бы странно предположить, что звезду он, скажем, взял и выбросил в море.
– Халл сказал…
– Конечно, сказал! Он что-то сказал. Он сказал, что нашел кое-что еще… Мы должны попросить у шведской полиции разрешения допросить его еще раз… Почему мы должны выбирать какие-то обходные пути, вроде этого Титель-мана?
Елена опустила голову.
– Я слышал, шведы оставили тело в морге… Может быть, тебе поехать туда и допросить покойника? Если бы удалось возродить твои способности, может быть, тебе и удалось бы что-то у него выведать.
Елена молчала, плотно сжав губы. В тишине кабинета ей все еще мерещились ночные голоса… но они были настолько слабы, что она не различала ни слова.
– Мы жили здесь, как в спячке, Елена. – Он повернул рычаг, и кресло плавно вернуло его в сидячее положение. – Мы жили, как в спячке… наше преимущество во времени испарилось. Последние годы мы жили заемным временем… Ты должна понять…
В дверь кто-то резко постучал. Фатер прервался на полуслове. Ручка повернулась, и вошел веснушчатый секретарь.
– Ein Anruf aus Schweden, – сказал он. – Звонят из Швеции.
– В чем дело?
Секретарь как-то неловко повернулся и наконец набрался мужества:
– Там кое-что случилось.
22. Станция
Эва Странд лежала на спине с закрытыми глазами – надеялась опять заснуть. Но боль была слишком сильна. Не открывая глаз, попыталась поднять ногу – посмотреть, как выглядит рана. Нога не подчинялась.
Взялась за левое бедро обеими руками и мелкими движениями подтянула к себе. Теперь можно было ощупать голень. Пальцы наткнулись на какую-то ткань. Повязка наложена так туго, что наверняка мешает нормальному кровообращению. Она осторожно провела рукой вдоль раны – похоже, кто-то стянул ее края скотчем.
Память медленно восстанавливала события минувшей ночи. Тительман, отброшенный на гранитную террасу, и прямо перед ней – спина редковолосого сэповца… в шею воткнут качающийся при каждом движении розовый шприц.
Кто была эта странная женщина, которая принимала решение в ту секунду, она точно не знала. За всю свою жизнь она не совершила ни одного противоправного поступка. Но память подсказывала нечто совершенно иное: этой женщиной была она сама. Незнакомая ей женщина по имени Эва Странд точно рассчитанным движением нажала поршень шприца.
А когда редковолосый обмяк и повалился на траву, подкосились ноги и у нее. Последнее, что она успела подумать, – вряд ли кто мог ожидать такое от законопослушного шведского юриста.
Потом боль заслонила все, у нее помутилось в голове. Тряску на Юргордене она почти не помнила.
Эва повернула голову направо и открыла глаза.
Что-то пестрое… она поморгала, чтобы сфокусировать зрение. Вышивка золотом по шелку, стебли и цветы, в индийском стиле, до серого бетонного потолка… похоже на штофные обои.
Она с трудом подвинулась поближе. Нет, это не обои, ткань не приклеена, а свободно драпирует стену.
Она перевела взгляд на свои ноги. Кованая рама кровати, опять вышивка. Над ее головой – тоже шелк.
Между кроватью и дальней стеной – толстый персидский ковер, обрезанный по размеру комнаты… десять квадратных метров, не больше. Другие стены тоже обтянуты шелком, а у самой двери – маленькие хрустальные блюдца с горящими свечами, источающими запах каких-то курений. Значит, вот откуда этот знакомый с детства запах сандалового дерева… Но пахнет чем-то еще… что-то вроде жженой резины.
Эва попыталась спустить ноги на пол. Резкая боль в левой голени, но сесть все же удалось. Она обвела глазами комнату. Ее шпильки стояли у самой двери. Надо попробовать встать. Ковер был настолько толстый и мягкий, что она потеряла равновесие, чуть не упала и со стоном опустилась на подушки. Немного посидела, пережидая боль. Внезапно к звукам ее собственного прерывистого дыхания примешался другой, металлический звук, словно бы что-то очень тяжелое с грохотом катилось прямо на нее. Это невозможно, подумала она, и вцепилась в край кровати, преодолевая инстинктивное желание убежать. Что за чушь – была ее следующая мысль, и, собрав волю в кулак, она встала.
Нога, несмотря на боль, удержала ее вес. Но грохот неумолимо усиливался, он заполнил всю комнату. Характерные постукивания… на стыках рельс?
Скрип, лязг… не больше чем в тридцати метрах, сейчас этот чертов поезд ворвется сюда… но как это возможно – комната, четыре стены, бетонный потолок…
Адский грохот стремительно надвигался, как стена. Эва закрыла глаза рукой и сжалась в комок.
В короткий миг, показавшийся ей вечностью, у нее прогромыхало прямо над головой. Сквозь щели в бетонном потолке на блузку потекли струйки песка. Пламя свечей затрепетало, и все стихло.
Ее начал бить озноб.
В щели между портьерами появилась рука, пошарила под тканью и нажала какую-то кнопку. Вздрогнув пару раз, зажглись лампы дневного света. Эва прищурилась от неожиданности и уставилась на маленькую фигурку в синем свитере. Фигурка приблизилась к постели, забросила руку Эвы
