стенд о Бухенвальде.
– Бухенвальде?
– Эсэсовцы заперли здесь местных евреев после Хрустальной ночи. Они держали их в этом подвале пару недель, потом всех отправили в Бухенвальд. Это я узнал на персональной экскурсии с гидом.
– Ты здесь был?
– Вевельсбург олицетворял мечту Гиммлера о рыцарской крепости, – вздохнул Дон. – Ему хотелось иметь свой собственный Камелот. Я просто был должен поехать сюда.
– Добровольно?
– С научной целью. Может быть, чтобы почтить память тысячи трехста евреев и русских военнопленных. Они восстанавливали крепость. Половина погибла от непосильного труда и голода, остальных расстреляли или повесили. Vernichtung durch Arbeit, они это называли так. Искоренение работой…
Эва Странд промолчала. Только тяжелое дыхание выдавало ее присутствие.
– Местный концлагерь назывался Нидерхаген. Блестящую работу начальника лагеря оценили по достоинству – его перевели с повышением в Берген-Бельзень. Мне говорили, что бывшую его контору перестроили, там теперь вилла на две семьи.
– Что за идиотизм – держать пленников в музее, – пробормотала Эва.
– Может быть, – пожал плечами Дон, – но выбраться отсюда практически невозможно. Как тогда, так и сейчас.
Он осторожно потрогал ее лицо. Отек под глазом почти исчез.
– Как быстро на тебе все заживает, – сказал он.
– Они били меня только в первые часы. Им нужен был код к серверу Хекс. Когда они его получили, решили, что заманить тебя сюда труда не составит. А теперь… – Она помолчала немного, словно вслушиваясь в эхо своих слов, и спросила: – А что за имя ты назвал?
– Вилигут?
– Да… Вилигут. Где-то я его слышала.
– Если бы не Вилигут, северной башни сейчас бы не было. Взорвать ее тогдашней взрывчаткой оказалось невозможно… Вилигут… одна из самых таинственных фигур рейха. Старый австриец, офицер. В межвоенное время что-то там делал в военной промышленности. А в начале тридцатых вдруг стал оракулом по части древнеарийской культуры. Его даже называли Распутиным Гиммлера. Про него вообще мало что известно. Мы знаем только, что потом он угодил в немилость, иначе его бы не отправили в желтый дом. Он…
Послышался звук – кто-то поворачивал ключ в замке. Дверь заскрипела. И темнота немного отступила. Пучок света пошарил по полу, потом начал медленно скользить по стенам. Когда свет фонаря остановился на их лицах, оба инстинктивно зажмурились.
– Дон Тительман? – услышал он знакомый голос.
Где-то за дверями включили свет. Ослепленный Дон успел различить поляризованные очки, которые не могли принадлежать никому, кроме одного человека. Райнхард Эберляйн. А за его спиной маячила плоская физиономия человека-жабы.
38. Северная башня
Стекла за шторами дребезжали от порывов ветра. Человек-жаба шел враскачку в нескольких метрах впереди, на пальце у него болтался большой ключ. Они миновали галерею бюстов мрачных курфюрстов Вевельсбурга. За ними следовала адвокат из конторы «Афцелиус» в Бурленге, называющая себя Эвой Странд.
Эберляйн взял Дона под руку и шел, тесно прижимая его к себе, словно боялся, что тот опять убежит, хотя бежать было некуда. Он выглядел точно так же, как и на вилле Линдар-не на Юргордене, за тем исключением, что теперь из уха у него свисал проводок. Те же неправдоподобно розовые губы, та же обращенная внутрь улыбка в глазах, прячущихся за поляризованными стеклами очков.
Немцы никуда не торопились. Маленькая группа медленно двигалась по гулкому каменному коридору.
Они остановились у модели Центра Мира и довольно долго разглядывали экспонат. Там, за стеклом, красовалась мечта нацистов образца 1941 года – волна серого камня, которая, по замыслу или по недомыслию архитекторов, совершенно задушила бы окружающий пейзаж.
– Удивительный был человек, Карл Мария Вилигут, – услышал Дон обращенные к самому себе слова Эберляйна.
Не успел он возразить, как немец предупреждающе поднял руку – по-видимому, ожил его вставной наушник. Эберляйн прослушал сообщение, слегка склонив голову и то и дело хмурясь, – ему мешало дребезжание оконных стекол.
Потом молча кивнул.
–
Тот молча пожал широченными плечами и показал на стрелку, под которой было написано готическим шрифтом:
Они вошли в вестибюль музея, мягко освещенный фарфоровыми овальными светильниками. Светильники помещались над камином, обрамленным мраморным фризом в римском стиле.
В нескольких метрах от очага стояли два кожаных дивана. Эберляйн предложил Дону и Эве воспользоваться случаем и немного отдохнуть. Сам он уселся напротив, а человек-жаба отошел в тень и стоял там неподвижно, напоминая странную модернистскую скульптуру.
– Как вы наверняка сами понимаете, – сказал Эберляйн, – приготовления еще не завершены. Мы ждем несколько гостей издалека, без них церемония начаться не может.
Дон сжал губы. Эва в углу дивана сжалась в комок и обхватила себя руками, как бы пытаясь защититься. Синяки на ее лице почти прошли, а от жуткой ссадины под глазом осталось только бледно- розовое кольцо на границе с неповрежденной кожей.
Они долго молчали. Эберляйн то и дело с недоверием поглядывал на часы, словно сомневался, идет ли время или по каким-то причинам остановилось.
Дон не выдержал и нарушил молчание. Он наклонился и шепотом спросил Эберляйна:
– Это ведь нацистский свадебный зал, не так ли?
– Сказать по правде, у меня нет ни малейшего представления, что за безумства творил Гиммлер в Вевельсбурге во время войны.
В его желто-серых глазах промелькнула искорка смеха.
– В таком случае я могу вам рассказать, – внимательно глядя на Эберляйна, произнес Дон. – В этом зале эсэсовцы устраивали особую церемонию бракосочетания. Они называли ее SS Eheweihen. Процедуру разрабатывал лично Генрих Гиммлер. Перед свадьбой невеста должна была предоставить фотоснимки в фас и профиль. К снимкам прилагался специальный документ, удостоверяющий чистоту ее крови, а также генеалогическая справка. Справку требовало центральное бюро по расовым и демографическим вопросам, RuSHA. Если девушка с расовой точки зрения была пригодна, ей выдавали соответствующий документ в их конторе здесь, в крепости.
Эберляйн повернулся на диване. Старая кожа под ним скрипнула.
– В нескольких комнатах отсюда, – продолжал Дон, – размещалась клиника по выведению новой породы людей. Эта программа называлась Lebensborn. В этой клинике расово чистые самки, почему-то не сумевшие найти расово чистого самца, оплодотворялись искусственно. После родов младенца помещали в специальные ясли, где его опять проверяли на расовую чистоту. Lebensborn… вы знаете, что это значит?
Эберляйн демонстративно вздохнул, но промолчал.
– Это значит «источник жизни».
– Я же вам сказал, что не имею ни малейшего представления, чем занимались здесь нацисты во время войны, – сказал Эберляйн. – То, что они получили в распоряжение всю нашу крепость, уже само по себе было большой неудачей. Но вся крепость нам была не нужна, нас интересовала только северная
