— Ну что, теперь ты намерена разыгрывать передо мной недотрогу? — спросил он, и его дыхание шевелило пряди волос.
— Ну, а ты намерен разыгрывать безжалостного насильника? — парировала она, надеясь, что ее резкие слова не приведут опять к повергающей ее в смущение перемене его настроения.
Он рассмеялся, его грудь шумно вздымалась возле ее уха, заставляя все ее другие места пониже вибрировать, в ответ на его прикосновения.
— Что бы ты сказала, если бы я это сделал, когда ты спала без задних ног?
Вспомнив о том далеко нецеломудренном положении, в котором она находилась, когда к ней вернулось сознание, она смущенно опустила голову. Она так близко стояла, что лоб ее касался его такой теплой груди, от которой исходил слабый-слабый аромат лошадиного пота, лесных пожаров, неуловимый запах возбужденного мужчины, и они настолько пропитали все ее чувства, что ей хотелось вдохнуть их еще глубже, глубже, просто задохнуться в их пьянящем буйстве. От Ранульфа, который всегда затаскивал ее в кровать, как только сбрасывал с себя латы, никогда так вкусно не пахло.
— Ты говорил, что не прикасался ко мне во время сна, — сказала она, расставшись с мыслями о Ранульфе так же быстро, как они пришли. Она говорила, уткнувшись губами в теплую грудь Ротгара.
— Ты была похожа на распустившийся передо мной нежный цветок, — прошептал он, поднимая кверху ее подбородок, покуда ее глаза не пересеклись с его глазами. Теперь ей казалось, что она все открыла перед ним, так что он мог запросто заглянуть ей в душу. — Я мог бы дотронуться.
— Удовольствие для одного, — ответила она. Мария все время думала, оставалась ли бы она в бессознательном состоянии, если бы Ротгар гладил всю ее своими длинными чувствительными пальцами.
— Но зато какое долгое. Если бы я тогда это сделал, мне не пришлось бы делать ни этого, ни вот этого. — Он поднес палец ко рту и облизал его языком, — чтобы сохранить твой запах, вкус твоего тела.
— Ax! — Такие шутки, такие провокационные действия вообще лишали ее рассудка. — В таком случае можете продолжить свое алкогольное «путешествие», зачем же возвращаться ко мне?
— Нет, миледи. Твои запахи куда более возбуждают, чем то пойло, которое ты готовишь для своего братца. Стоит только сделать один вдох, и вот я снова рядом, умоляю позволить мне сделать второй.
Он все плотнее прижимался к ней, осмеливаясь провести своими руками по ее бокам, обхватить ее за талию, все сильнее давил на нее всем телом, покуда его бедро не проскользнуло в верхнее пространство между ее ног, покуда ее мягкая податливость не напрягла его крепкие, как железо, мышцы.
— Так как я тогда не получил того, что хотел, то теперь мне придется об этом позаботиться самому, — сказал он, еще ниже наклоняя голову к ее голове.
И вновь у нее в голове пронеслись мысли о Ранульфе. Она представила его вялые, слюнявые губы, его рот, из которого сильно пахло вином, всего его, проголодавшегося по женщине за долгое отсутствие из-за постоянных военных кампаний. Как ей приходилось целовать его член, чтобы он затвердел, чтобы потом доставить ему легкую радость от возможности, наконец, совокупиться. Но любая женщина в конце концов может отвернуться в сторону, чтобы не чувствовать противного запаха из слюнявого, чавкающего рта, и попытаться получить удовольствие от приятного трения у нее между ног, стараясь не замечать времени, думая только о возможности в результате зачать ребенка.
Потом Ротгар ее поцеловал.
От него тоже разило вином, само собой разумеется, но это был пьянящий, сладкий запах, и она испытывала жгучее желание прикоснуться к его губам, чтобы его еще раз ощутить. Его губы, твердые, требовательные, сильно прижимающие ее собственные, теребящие их шутливым посасыванием.
Он тоже полгода не видел женщины, если верить его словам, но все же он удерживал под контролем свою похоть, о чем свидетельствовал каждый напрягшийся мускул. А его язык, жаркий, желанный, ласкающий ее собственный, до тех пор покуда у нее во второй раз за день не подкосились ноги от прикосновения к ней мужчины.
Боже, как все иначе, все не так.
— Почему? — шептала она, когда он еще крепче прижал ее к себе, не позволяя опуститься на пол. — Почему я так все чувствую? Почему этого никогда прежде не было?
— Ах, Мария. — Он зарылся лицом в ее волосы. — Ты даже не представляешь, как ты красива, одного брошенного на тебя взгляда достаточно, чтобы воспламенить королей, не говоря уже о безземельных деревенщинах вроде меня. Но я ведь тоже не каменный, — сказал он, направляя ее руку к себе между ног, к той части тела, которая, несомненно, опровергла его высказывание. — Сегодня ты будешь принадлежать мне.
— Да, ты со мной. Когда в твоих глазах появляется одинокая слезинка, я мгновенно забываю о всех своих бедах. Одного намека на грозящие тебе невзгоды достаточно, чтобы я ринулся на твою защиту. Забирай мои земли, топчи мою гордыню, преврати меня в тряпку перед моим народом, — нет, только одна ведьма может сделать все это таким несущественным, а важным только одно, — вот это. Он раскачивался, прижимаясь всем телом к ней, сжимая свободной рукой ее грудь, раздражая сосок.
Она хотела чувствовать его руки, губы, язык, всего его над собой, хотела, чтобы его раскаленный, дрожащий мужской ствол проник в нее, зарылся в ее глубинах. И все же она не хотела в этом признаваться, если он соблазнял ее, не испытывая такой же, как она, страсти, в своем сердце.
— Ротгар, — сказала она, тяжело дыша, пытаясь объяснить ему свою непристойную возбужденность, — мы должны подождать… не то погаснет костер… погаснет вот сейчас.
Он только застонал в ответ.
— Да, я пытаюсь отпустить тебя, но у меня ничего не выходит.
По ней пробежала волна ликования. Он не хотел ее выпускать из объятий! Он хотел ее, этот красивый, дразнящий воображение, смеющийся, терзающийся человек, — он хотел ее.
— Ротгар… — прошептала она, так как ей хотелось так много рассказать ему, но она не могла этого сделать.
При упоминании его имени он издал какой-то первобытный вопль, который, кажется, застрял у него в горле. Своими пальцами, которые обладали такой невероятной мягкостью и одновременно пылали жаром, — она это чувствовала при их прикосновении, — он задрал ей платье, оголив ноги, оголив самые интимные ее места, впился в них взглядом. И снова мучительно застонал, когда Мария сделала то же самое, — когда она проникла рукой в его плотные трусы и проворными пальцами извлекла из-под грубой материи его набухший ствол наружу.
Она бросила удивленный взгляд на то, что ей удалось выпростать, вспоминая при этом сухость и жесткую боль, которые всегда сопровождали первый тычок Ранульфа после долгих месяцев воздержания. К тому же копье Ранульфа не обладало ни тяжестью, ни длиной того, что было у Ротгара.
Никогда прежде Ранульф так не дрожал от натуги, пытаясь сдержать охвативший его пыл, никогда он не смотрел на нее такими возбужденными, безумными от охватившей страсти глазами. Один только вид до такой степени взбудораженного Ротгара, возбужденного из-за ее близости, заставил ее почувствовать жаркую топь у себя между ног, и в это мгновение она отринула прочь все сомнения.
— Сегодня ты принадлежишь мне, Мария, — шептал он, прижимаясь к ее губам. — Я больше не в силах ждать, не могу не овладеть тобой. — Его грубая страсть заставила ее задрожать всем телом. Не будучи уверенной в том, что именно он от нее хочет, она вытянулась всем телом, как струна, а когда он поднял ее на руках у стены, она поняла, что от нее требуется, хотя она прежде этого никогда не делала. Он удерживал ее на весу, покуда она не обхватила его ногами за талию, после чего она с опаской, медленно начала опускаться на влажную, трясущуюся, как в лихорадке, голову его мощного ствола.
Она закричала, как и предполагала, но только не от боли.
В таком полуподвешенном состоянии у нее не было никакой возможности все регулировать, чтобы его ствол медленно-медленно входил в нее. Охватившее ее странное чувство, словно она вся тает внутри, все смягчило, и ее жидкость смешалась с его жидкостью. После первого, короткого обжигающего проникновения она сумела приспособиться к необычным по толщине и длине его члена.
— Только тихонько… только тихонько. — Его страсть говорила о его готовности не терять над собой контроль.
Она сильнее прижималась к нему, не осмеливаясь даже дышать, покуда он, дрожа всем телом, резко
