не выдохнул весь воздух из легких.
— Крепче сожми ноги, — приказал он ей, и она сжала его крепче, чувствуя, как еще глубже проник он в нее. Поддерживая ее снизу одной рукой, второй он срывал, стягивал с нее одежду. Она почувствовала, как он ее укладывает, подсовывает под спину что-то шерстяное. Свернутый узел оказался у нее под лопатками, предохраняя ее нежную кожу от соприкосновения с шершавым полом.
Обхватив ее одной рукой за талию, придерживаясь второй за стену, он глубоко проник в нее. От продолжительного, чувственного удара его ствола его грудь крепко прижалась к ее обнаженным, легко реагирующим соскам; он продолжал проникать все глубже в нее, покуда не коснулся внутри нее какого-то тайного местечка, которого она прежде не чувствовала; тут же все тело ее, казалось, взорвалось, по нему побежали конвульсивные, лихорадочные волны охватившего ее удовольствия.
Она снова громко закричала, будучи не в силах вынести это обжигающее ее блаженство. Она боялась потерять над собой контроль и все сильнее прижималась к нему, а он, сжимая ее все крепче, продолжал вонзать в нее ствол, и казалось, какое-то внутреннее чувство ему подсказывало, как сочетать каждое из своих движений с теми сладостными спазмами, которые терзали ее тело. Наконец он тоже закричал, сообщая ей о своем облегчившем его приятные мучения извержении, и она почувствовала, как в эти мгновения пульсирующий его ствол все с большей частотой проникал глубоко в нее. Потом он, не отпуская ее от себя, перевернулся, прижавшись голой спиной к стене, которая теперь служила им обоим надежной опорой.
Мария уютно лежала на нем, наслаждаясь ударами его сердца, которые толкали ее в грудь, чувствуя прикосновение внизу живота его курчавых волос и напрягшихся мускулов; она до сих пор не могла прийти в себя от тех, охвативших ее всю с головы до ног пронзительных ощущений, вызванных у нее таким сильным его стволом, таких больших размеров. Вздохнув, она хотела было разжать ноги вокруг его талии, но он предупредил ее движение, крепко схватив ее своей громадной рукой за бедро.
— Нет, еще рано.
Ей было любопытно, не хотелось менять эту позу, и она постаралась расслабиться, лежа на нем. Она чувствовала его живот, плечи, напряженную спину. Потом он с усилием поднялся вместе с ней, отошел от стены и, широко ухмыляясь, понес ее, поддерживая сзади руками, не прерывая взаимного проникновения друг в друга.
— Ты ведь предупреждала, что огонь гаснет, — заметил он.
— Так быстро? — Она, притворившись, что ужасно разочарована этим, сжимала свои внутренние мышцы вокруг его мужского естества. В ответ на ее движения он начал разбухать еще больше, и она еще крепче сжала бедра. — Может, можно вновь раздуть его с помощью кузнечных мехов?
— Мария! У нас нет мехов, только крупные поленья. Если огонь потухнет…
— Нужно уметь класть в огонь и большие поленья, для этого нужно обладать большим искусством. — Улыбаясь, она все крепче сжимала вокруг его талии свои ноги, приподнимаясь чуть-чуть и затем снова опускаясь на прежнее место. Будет непростительно с моей стороны, если мы погубим огонь из-за нехватки дров.
Теперь наступила ее очередь лечь на спину, в глазах промелькнули коварные искорки.
— Послушай, Ротгар, что тебе известно об искусстве поддразнивания?
Она замолчала, когда он стал целовать ее. Они смеялись над неуклюжими попытками Ротгара, не вылезая из нее, стать на колени на ее плаще. Оба они задрожали от сожаления, когда все их усилия распутать их переплетенные члены привели к их короткому разъединению. Мария тут же, через секунду отправила его член на прежнее место в трусы, однако им пришлось потратить гораздо больше времени, чтобы раздуть потухающий в хижине огонь, которому он должен был уделить большее внимание, чем пожару, полыхавшему у нее внутри. Только после этого он опять глубоко проник в нее, их тела возобновили бесконечные ритмические движения; она удовлетворяла свое желание, чтобы его руки, губы, язык — все владело ею, владело и телом и душой.
Ротгар глядел на игру отблесков огня не лице Марии, изучая ее длинные, покрытые сажей ресницы, выделявшиеся на фоне нежной кожи щек, ее полные, чуть раскрытые губы, через которые вырывалось нежное дыхание спящей женщины. Он вдруг почувствовал, как всего его охватывает волна нежности, порыв защитить это слабое создание. Она принадлежала теперь ему. И хотя у него не было особых средств, он прежде умрет, но не позволит ей попасть в беду.
— Мария, — прошептал он, прикоснувшись губами к ее губам. — Пора просыпаться.
Она зашевелилась, приложив его руку к своему теплому от сна животу, посмотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых вначале промелькнуло сонное смущение, а потом хорошо запомнившееся ей удовольствие.
— Ротгар, — прошептала она, и снова произнесенное ею его имя возбудило в нем острое желание. Черт подери, как ему хотелось вновь обладать ею!
— Еще не рассвело, — прошептал он хрипло. — Нужно поторапливаться.
Она приподнялась, опершись на локоть. Ее перепутанные от его прикосновения волосы спадали ей на плечи, опускаясь до самой талии, а нахальные соски ее грудей торчали из-под этого шелковистого водопада.
Глаза у нее горели. Она помнила, какое громадное удовольствие он ей доставил. Сладкая, даже приторная улыбка тронула ее губы.
— Послушай, Ротгар, нужно найти отца Бруно и попросить его нас обвенчать.
Тяжело вздохнув перед тем, как ответить, он отвернулся в сторону, чтобы избежать соблазна при виде ее желанного тела.
— Я не могу жениться на тебе, Мария. Губы у нее раскрылись, словно она хотела закричать в знак протеста, но успела поднести ко рту свои дрожащие руки. И только легкое подергивание ее ресниц выдавало в ней волнение из-за того, что она только что услышала. Он помнил, как искусно она умела прятать свои истинные чувства, понимал, что его слова сильно ее ранили.
— Мы не можем заключить брак, — торопливо продолжал он, опасаясь, что она вот-вот отвернется от него. — Но не потому, что я трушу и не хочу умереть за тебя. Я уж не такой беспомощный дурачок, за которого ты меня принимаешь. Я вырос с сакским боевым топориком в руках. Хотя черепа норманнов столь же крепки, как дерево, но даже самый стойкий дуб не выдержит точно нанесенного удара. Я могу доставить немало хлопот вашим рыцарям, Мария, хотя они и попили немало моей крови, но это ни к чему не приведет.
Он коснулся ее щеки большим пальцем, словно хотел стереть с ее лица выражение печали, пронзившей ее в самое сердце.
— Нет, сейчас наш брак не даст тебе того, к чему ты стремишься. Да, он, конечно, заставит крестьян повиноваться, но, тем не менее, мне кажется, что такой союз между нами приведет к мятежу среди ваших рыцарей.
— Конечно, им это не понравится, — согласилась она, хотя ее дрожащий голос свидетельствовал о том, как трудно ей стоило произнести эти слова. — Прежде всего, Гилберт прореагирует на все со свойственной ему яростью.
— Мы хотим тем самым укрепить единство, но если ты публично свяжешь свою жизнь с моей, то этот брак может внести только разлад среди норманнов, вы лишитесь их лояльности, что лишь усугубит ваше положение. Я знаю, как обстоят дела здесь, в Англии, Мария. Вся страна кишит мародерами, грабителями, ворами всех мастей, которые готовы накинуться на любого, кто проявит первые признаки слабости. Ты не можешь пойти на риск, не можешь настраивать против себя ваши вооруженные отряды, и ты не сможешь, как бы я этого ни хотел, позволить мне снести им головы.
— Я это знаю. — Она говорила чуть слышно, почти шепотом. — Я так надеялась… но теперь полагаю, что должна пребывать, как и прежде, в полном одиночестве.
— Нет! — воскликнул он, придя в ужас от мысли, что она хочет покинуть его. Ротгар крепко прижал ее к груди.
— Хочу предложить тебе одну хитрость, которая позволит тебе удерживать Гилберта на отдалении, покуда твой брат не поправится.
Что бы ни говорили… о смуглолицем рыцаре, это вызывало у Ротгара острую ревность и отвращение к нему.
