несколько удивило – большинство братьев явно пренебрегает этой важной для монаха подробностью.
Между тем брат Октавий сообщил, что направляется в Фуа. Пьер уже растворил рот, дабы изложить цель нашего путешествия, но Ансельм вовремя толкнул его локтем и поспешно ввернул, что нам, вероятно, по дороге.
«Вероятно» оставляло возможность распрощаться с неожиданным спутником прямо у переправы. Но я не стал этого делать. Бенедиктинцы – дружная семья. Оставлять брата одного на пустынной дороге негоже.
– Мой аббат направил меня в монастырь Святого Евстафия, что неподалеку от Фуа, – пояснил брат Октавий. – Велено мне, грешному, удалиться из родной обители…
– И за что это тебя так? – сразу же посочувствовал добряк Пьер.
Брат Октавий вздохнул:
– Отец аббат рассудил, что я, грешный, не всегда смотрю туда, куда надлежит… И на тех, на кого надлежит. Увы, мои братья! Потому и велено идти мне всю дорогу босиком, с надвинутым капюшоном и вдобавок ничем не питаясь ниже хлеба, молока и овощей.
Нормандец хмыкнул – на этот раз понимающе, но сказать ничего не успел. Послышались возбужденные голоса – паромщик наконец-то появился, и ожидающие стали быстро собираться.
– Ну что ж, – решил я. – Да будет так. Поспешим, братья.
IV.
От переправы мы свернули направо и пошли по узкой пыльной дороге вдоль берега небольшой, но глубокой речки, которая чуть ниже по течению впадала в Гаронну. Речка называлась Арьеж и, если верить сообщению брата Умберто, славилась своими линями и окунями. Как-то так получилось, что Пьер вместе с нашим новым спутником оказались впереди, мы же с Ансельмом шли сзади. Я сразу же заметил, что итальянец стал неожиданно молчалив и задумчив.
– Отбрось грешные мысли, брат, – негромко посоветовал я. – Брат Октавий не похож на соглядатая.
Парень бросил на меня странный взгляд и вновь задумался.
– У него ни мешка, ни сумки, – наконец проговорил он.
Это я тоже заметил, но всякое бывает. Может, строгий аббат велел грешному брату Октавию питаться лишь доброхотными дарами?
– Я с ним поговорю, – решил Ансельм. – Только вы, отец Гильом, не вмешивайтесь.
Я вздохнул и укоризненно покачал головой:
– Брат Ансельм! Брат Ансельм! Вы столь молоды и уже столь недоверчивы! Ну, поступайте, как знаете… Пока же не будем тратить время зря и побеседуем. Поскольку «Светильник» трудно дается вам, побеседуем об «Ареопагитике». По-гречески, разумеется.
Темные глаза итальянца задорно блеснули – Ансельм принял вызов.
Дорога, которой мы шли, была совершенно пустынной. Как я понял, местные жители чаще добирались в Памье вдоль берега Лезы, которая текла немного западнее почти параллельно Арьежу, отделенная от него невысоким горным хребтом. Но та дорога вела через несколько деревень, а заходить туда не хотелось. Наш визит в Памье должен стать сюрпризом, поэтому я даже радовался, что по дороге не встречаются путники, а ночевать придется под открытым небом. Главное – не заснуть сладко, а пробудиться живым.
Когда начало темнеть, мы поднялись чуть выше по склону подступавшей к самой дороге горы и разложили костер. Ансельм был по-прежнему молчалив, а Пьер и наш новый спутник продолжали беседу, начатую в пути. Как выяснилось, речь шла об обучении латыни.
– Нам легче, – пояснил брат Октавий. – Я рассказывал брату Петру, что наш язык «си»[24] очень близок к латинскому, и будущему священнику достаточно заучить десятка два слов для мессы. Кроме того, совсем не обязательно зубрить латынь по «Светильнику» или «Деяниям»…
Я кивнул.
– По-моему, наш брат Ансельм думает сходно. Он тоже не желает читать «Светильник», зато заставляет брата Петра запоминать недостойные вирши.
Ансельм никак не отреагировал на эти слова, Пьер смутился, а брат Октавий, похоже, был весьма удивлен.
– Но это – обычный способ, отец Гильом! Конечно, вирши, то есть стихи, должны быть достойными. Хотя бы Овидий…
– Овидий хуже запоминается, – равнодушно бросил итальянец. – Нынешняя поэзия основана на рифме, да и содержание ее может заинтересовать обучаемого.
– Это про пастушку и школяра? – не выдержал я. – Или про игру в зернь?
Ансельм пожал плечами.
– Можно что-нибудь более благочестивое. Про город Рим, например. Знаете такой вирш, отец Гильом?
Я догадался, что он имеет в виду, но помешать не успел. Ансельм подмигнул Пьеру и негромко начал:
– «Рим и всех и каждого грабит безобразно; пресвятая курия – это рынок грязный! Там права сенаторов продают открыто, там всего добьешься ты при мошне набитой…»
– Брат Ансельм! – я предостерегающе поднял руку, но он лишь усмехнулся:
– «Лишь подарком вскроется путь твоим прошеньям. Если хочешь действовать – действуй подношением.
