Ансельм прищурился и коснулся пояса. Я прикинул, что у него там может быть, с запоздалым сожалением подумав, что был слишком строг, разговаривая с ним об оружии. Или он все-таки меня не послушался?
Пьер крутанул головой и поднял с земли свой «посох». Ансельм последовал его примеру.
– Вы, отец Гильом, в центре стоять, – велел нормандец. – Мы – слева, справа, сзади.
Диспозиция была изложена не особо грамотно, но вполне понятно. Анжела чуть заметно пожала плечами, и в руках ее появился узкий стилет. Я вздохнул – на нее, как и на Ансельма, надежды мало.
Вечернюю тишину прорезал лихой переливчатый свист. В то же мгновенье послышался треск ломаемых веток, и со всех сторон на поляну вывалила толпа оборванных бородатых детин, сжимавших в руках внушительного вида дубины. Впрочем, у двоих или троих я заметил мечи. Вот это уже похуже.
Незваные гости на миг замешкались, глядя на ставших спина к спине мирных иноков. Затем послышался хохот, вперед выступил широкоплечий парень в новом, но явно с чужого плеча, кафтане и шапке с пером:
– Ну вы, толстобрюхие! Хватит нас смешить, а то мои мальчики уже едва на ногах стоят. Я – Роберто де Гарай, и этот лес – мой. Хотите жить – отдавайте золото!
Брат Петр недобро хмыкнул и качнул «посохом». Детина расхохотался:
– Вот так всегда! Вы – поганые святоши, готовы удавиться за жалкий медяк! Ну, да мы вас научим, что бедность есть благо. Кажется, так вы объясняете в своих проповедях?
Пока он болтал, я внимательно присматривался к одному из детин, который стоял всего в трех шагах. У него был меч – очень хороший меч. Тем временем Пьер не спеша поднял «посох» и крутанул его над головой. Над поляной пронесся ветер. Роберто де Гарай нахмурился:
– Ладно, хватит! Отдавайте золото, поганые попы! Не бойтесь, оно пойдет на богоугодное дело – мы раздадим его нищим и вдовам, которых вы ограбили.
– Мы согласны! Только не убивай нас, достославный де Гарай!
Ансельм быстро сунул мне в руку свой посох и, низко склонившись, шагнул вперед. Рука лежала на поясе.
– Вот так бы сразу! – де Гарай довольно хмыкнул и ударил себя кулачищем в грудь. – Я – благородный разбойник! Я защищаю народ от всякой знатной сволочи и от жадных попов. Я… Ладно, кидай кошель, поп!
Ансельм кивнул, и его рука на миг исчезла под ризой. В то же мгновенье Пьер оглянулся и шепнул: «Сейчас!»
Что значит «сейчас», я догадался сразу. Ансельм выпрямился, рука резко дернулась, и вокруг шеи благородного разбойника обвился тонкий кожаный ремень. Рывок – и де Гарай уже лежал на траве, а брат Ансельм стоял над ним, держа в руке кинжал – тот самый, с белокрылым аистом.
– Назад, сволочи! Иначе зарежу вашего вожака!
Над поляной вновь пронесся ветер – брат Петр сшиб с ног двух ближайших разбойников. Начало оказалось неплохим, и я покрепче сжал в руке посох. Детина, которого я облюбовал, успел поднять меч, но удар по запястью заставил его выронить оружие. Миг – и в моей руке оказалась еще теплая рукоять. Сердце дрогнуло – меч! Я поднырнул под взметнувшуюся над моей головой дубину и ударил что есть силы… плашмя. Следующий удар попал по чьей-то лапе, затем я взмахнул оружием над самой головой какого-то верзилы, заставляя его присесть, и тут же двинул его башмаком в зубы.
Над поляной стоял вопль. «Посох» брата Петра летал над головами – и по головам. Между тем брат Ансельм стоял над поверженным де Гараем, со свистом вращая в воздухе кнутом. Я заметил, что еще один разбойник с мечом подбирается к нему сбоку и поспешил оказаться между ними. Меч у негодяя оказался подлиннее моего, но пользовался он им приблизительно так же, как дубиной. Увидев меня, он решил как следует размахнуться. Мысленно похвалив его за столь своевременное желание, я двумя быстрыми ударами – под коленку и по руке, – заставил его с визгом покатиться по земле, выронив оружие, которым тут же завладел Ансельм.
Этого хватило. Разбойники с воплями разбежались, оставляя нам благородные трофеи – два меча, полдюжины дубин и своего храброго вожака. Кое-кому досталось крепче, им пришлось не убегать, а уползать, но преследовать мы никого не стали. Наконец, шум стих, и я, тяжело вздохнув, бросил меч на землю.
– Брат Ансельм, положите оружие!
Итальянец сверкнул белоснежными зубами – похоже, схватка доставила ему немалое удовольствие – и с сожалением положил меч. Кинжал он умудрился спрятать еще раньше.
– Мир вам, братья, – я оглядел поляну и удовлетворенно вздохнул. – Восславим Господа и Святого Бенедикта за то, что удержали наши грешные руки от убийства.
– Аминь! – Пьер отбросил ногой чью-то дубину. – А жидковаты тут они есть!
– Вы… не ранены, братья? – оглянулась Анжела, все это время неподвижно простоявшая на месте со своим игрушечным стилетом. – Я… я просто не успела… не успел…
– Да чего там, брат Октавий! – достойный брат Петр явно принял «не успела» за обычную оговорку, на которые и сам был мастер. – Всего и делов-то! И вы, отец Гильом, напрасно рисковать! Напрасно меч брать.
– Да, напрасно, – я почувствовал страшную слабость. Двадцать лет я не держал в руках оружие и думал, что этого уже не случится никогда. Конечно, для Андре де Ту такая стычка – просто крысиная возня, разминка перед ужином, но для брата Гильома это слишком. Даже очень слишком…
– «И, сделав бич из веревок, выгнал из храма всех, – удовлетворенно проговорил Ансельм, сворачивая кнут, – и овец, и волов; и деньги у меновщиков рассыпал…»[27]
– Брат Ансельм, – вздохнул я. – Нам нечем гордиться. Драка с мужичьем – не доблесть для бенедиктинца. К тому же вы все-таки взяли с собой кинжал.
