Стою – молчу. Не говорить же «Доброй ночи, сеньора!». То есть, может, я бы и ляпнул, не подумав, да на взгляд ее наткнулся. И сразу язык прикусил. Пустой был взгляд, никакой – словно у Адониса-бедняги, когда он веер таскал да шакалом берберийским выл. Страшно так смотрит ее сиятельство, но не на меня, а как бы на дверь.
Насквозь.
Да она же меня не видит. Вот дела!
Закусил я губу, отвел глаза. Не то, чтобы глядеть на ее сиятельство неприятно было. Совсем наоборот даже – видная дама, таких встречать не приходилось (без одежи, в смысле). Да только дико это все – стоит голышом посреди свечек черных ее сиятельство Беатриса Мария Селестина Анна, маркиза де Кордова, пустыми глазами светит (и вроде бы не зелеными уже – желтыми), а на стене дрянь всякая, и по стенам – дрянь всякая. И распятия нет!
…Бывают, слыхал я, чудики такие – луньерос, которые от луны дуреют и по крышам ходят. Да тут, видать, без луны обошлось.
Попятился я назад.
– Иди… Скорее… Иди…
Даже рот не раскрыла, губами не шевельнула. Будто слова сами собой в уши воткнулись.
– Иди! Мой… Мой!
Словно хлыстом по ушам!
– Мой!
Вперед подалась, руки подняла – медленно так, неспешно.
Оскалилась.
– Скорее…
Мне бы бежать, а я с места сдвинуться не могу. И не потому, что грех уходить. Хороша маркиза, слов нет, но в ту минуту не о прелестях ее думалось. Вроде бы как мертвец зовет. Или старуха древняя, кожу молодую нацепившая. Содрала кожу с кого-то…
…С сеньора Пеньи, к примеру.
А она руки тянет, а на пальцах ногти кровью горят, длинные такие. Чисто упырь!
Пропал, думаю.
А сеньора маркиза шаг делает – меня аж затрясло всего, – но возле свечей горящих, что звездой идут, словно натыкается на что-то. Как будто руки ее в железо ударились. Отшатнулась, зашипела кошкой – и снова ко мне.
И опять назад! Не пускает, видно, что-то.
Эге! Вот оно как, значит!
И тут не знаю уж, что на меня накатило. Может, байки по ведем да про колдуний мавританских вспомнил – в каждом селении тебе такую байку расскажут. А может, и слова соседа моего – про слепую собаку да про тряпку.
Вынул я из уха серьгу (пропадай – не жалко!), сорвал с головы пару волосин, да плюнул на все это дело. Слюной в смысле.
– Вот я, ваше сиятельство!
И через свечи перебросил – прямо к ногам ее босым. Упала серьга, звякнула чуть слышно.
Н-на!
Тут ее сиятельство и повело. Дернулась, волчком крутанулась…
А когда повернулся уже, за ручку в дверную взялся, ударил в спину вой. Словно дагу мою ей в живот вонзили. И вроде бы слова даже какие-то слышны, а непонятно.
Да я и понимать не пытался. Болтом арбалетным в коридор меня вынесло. Да так, что только у своей двери перекреститься догадался.
А сзади – вой. Даже сквозь доски слышно.
…Когда уже отдышался, когда на кровать повалился, когда все молитвы, какие знал, прочел, странная картинка мне привиделась. Будто сижу я в заведении папаши Молинильо, что на полях Алькудийских, вокруг – парни из Месты в своих лохматых плащах-сайялях, и рассказываю я им все, как есть, чего со мною за последние дни случилось. И про старого дона Хорхе, и про платок с семью узлами, и про их сиятельств. Рассказываю, а чернобородые перемигиваются, пальцами у висков крутят, кто-то уже за веревкой побежал, чтобы беднягу Начо Бланко, умом повредившегося, вязать. Живо так представилось!
А мы над Доном Саладо зубы скалили, когда он, калечный, про великанов с людоедам толковал.
Чего же это выходит?
Ясное дело, до утра глаз не сомкнул. Так у окна и просидел. Решил так: в дверь рваться станут (чего ж рваться, не на запоре она), так я сразу – в окошко. А там – будь что будет!
Не рвался никто. Тихо в коридоре было. За дверью, где старик в повязке полосатой, вроде как шепот, а из комнаты сеньора Пеньи – плач, жалобный такой. Не выдержал – в обе двери постучал, но – не открыли. К Адонису я и так войти мог – открыто у него, да только неловко как-то. Видать, совсем парня довели.
…А потом запалил я свечной огарок, ворот рубахи расстегнул да на булавку с камешками синими глаза скосил. Снимать, понятно, не стал – себе дороже. На месте булавка, но вроде как почернела. Потер – снова серебром блестит. Так и не понял, почудилось или вправду.
