— Я дома.
— На какой улице? Какой номер дома?
— Но вы же прекрасно знаете, где я живу! Мы с вами соседи!
— Это не имеет значения. Просто назовите мне ваш адрес.
— Улица Гладстона, 2.
— Хорошо, — ответил Гаврилович, только теперь окончательно убедившись, что говорит действительно с премьер-министром. Очень быстро обнаружилось глубокое расхождение между ними. Премьер-министр, не получивший ответа от немцев и засыпаемый донесениями о близящемся нападении, отчаянно стремился заключить соглашение:
— Подпишите все, что предлагают русские.
— Я не могу, генерал! Я знаю свой долг и свою задачу.
— Вы должны подписать.
— Я не могу, генерал, поверьте мне.
— Подпишите, Гаврилович
— Я знаю, что делаю, генерал. Я не могу подписать этот документ.
— Хорошо. Если вам нужен приказ, я приказываю вам подписать.
— Я знаю, что делаю, поверьте.
Затем Гаврилович бросил трубку{761}. Через минуту телефон зазвонил вновь. На проводе был Новиков, начальник Ближневосточного отдела Наркомата иностранных дел. Гаврилович отговаривался тем, что связь была плохая и он не может быть уверен, действительно ли говорил с генералом Симовичем. «Кажется», ему велели подписать соглашение, но он «тем не менее хотел бы, чтобы упоминание о нейтралитете было снято». Когда к нему обратился Вышинский, Гаврилович продолжал упираться, приписывая уже своему правительству желание «исключить упоминание о нейтралитете из соглашения». Однако, как он прекрасно понимал, «телефонный разговор наверняка был записан и передан Сталину». Вероятно, именно поэтому Вышинский настаивал на своем требовании, чтобы вся делегация собралась в Кремле в 2.30 пополуночи. Гаврилович прибег к тактике проволочек, сетуя, что никак не может разыскать членов делегации. Но он вряд ли мог поспорить с Протокольным отделом Наркомата иностранных дел, ведущим в тесном сотрудничестве с НКВД наблюдение за иностранными дипломатами, и югославов быстро выследили в московском ресторане, американском посольстве и т. д. Во избежание дальнейших задержек, Новикову приказали самому отвезти их в Кремль. По пути он узнал от Гавриловича, что «миссия не ожидала получить инструкции от правительства и не рассматривала вопрос подписания пакта», и передал это, как надлежало, своему начальству.
Гавриловича, опасавшегося худшего, доставили в кабинет Молотова, где он был приятно удивлен, увидев веселого и добродушного Сталина. Обращаясь к Сталину, Молотов неожиданно заявил, что предлагает «внести исправления, убрав по всему тексту слово 'нейтралитет'»; всю вину за допущенную оплошность он свалил на Вышинского. Так велико было желание Сталина заключить соглашение, что не оказалось времени перевести исправленный вариант на сербохорватский язык, и перепечатанный экземпляр на русском был подписан около 3 ч. пополуночи. Поскольку главной заинтересованной стороной была Германия, о подписании соглашения объявили по радио через час. Однако, по настоянию Сталина, соглашение датировали 5-м апреля, чтобы не возникло впечатления, будто оно подписывалось в ожидании германского вторжения в Югославию или одновременно с ним{762} .
Затем все участники отправились смотреть кинохронику, а Молотов занялся устройством импровизированного банкета, продолжавшегося до 7 часов утра 6 апреля. Пренебрежительный ответ Сталина на слова о немецкой угрозе Югославии и Советскому Союзу: «Пусть приходят. У нас крепкие нервы», — широко цитируют, но в неверном контексте. Как мы видели, именно страх перед вторжением заставил Сталина добиваться соглашения. Целью русских было помешать Германии; теперь, когда нападение на Югославию казалось неизбежным, их задачей стало продлить мирную передышку и задержать атаку на Советский Союз, поддерживая сопротивление югославов. Сталин изо всех сил демонстрировал преувеличенную уверенность в себе: он подробно описывал новшества в Красной Армии и ее способность оказать помощь югославам. Его личное участие возымело действие, резко изменив отношение к нему Гавриловича: «У него поразительная воля, все у него под контролем, все в его руках, он полон сил и энергии. Несравненный Сталин, о, великий Сталин»{763}.
Ведя переговоры с югославами, Сталин неохотно признал точку зрения военных и Молотова, считавших, что соглашение еще может удержать Гитлера от долгой войны на истощение. Когда ликующие югославы прощались со Сталиным, Гитлер начал атаку на Югославию с жестокой бомбежки Белграда, превратившей город в руины. Несмотря на все полученные им ранее разведывательные сведения, Сталин, казалось, удивился, когда до него дошли новости о нападении немцев{764} . Через два часа после того, как он покинул Кремль, он позвонил Молотову со своей дачи. Последовал спор. Сталин настаивал, чтобы Молотов отменил банкет, назначенный на вечер. Он утверждал, что после нападения соглашение стоит перед совершенно новой перспективой и банкет будет иметь «характер наглой провокации»{765}. Факт выхода в этот день и «Правды», и «Известий» лишь ближе к полудню отражает возникшие разногласия и опасения. Когда газеты все же вышли, верх одержала линия Молотова и делались попытки выжать из соглашения все возможное, не провоцируя Германию. Наблюдатели восприняли его как «важную моральную и политическую поддержку югославской политики сопротивления», что отражала «необычная публикация на 5 колонках фотографий церемонии… такой картины не видели с момента подписания пакта Молотова — Риббентропа»{766}. Однако комментарий был тщательно приспособлен для передачи как Югославии, так и Германии, объясняя, что пункт о дружбе призван «упрочить мир и предотвратить распространение войны». О бурной деятельности, приведшей к заключению соглашения, умалчивалось, зато делались попытки представить его как естественный результат прорыва в отношениях, достигнутого годом раньше. В то же время присутствовало и заявление о советских интересах в Югославии, где «основные притоки Дуная образуют главные пути, ведущие из Италии, Германии и Венгрии через Белград в Салоники и Стамбул». Но, возможно, наибольшее значение имело скрытое предупреждение о затяжной войне, если военные действия не будут в скором времени прекращены{767}.
В то же самое время всплыл вечный страх Сталина, как бы англичане не постарались втянуть его в войну. Еще не высохли чернила на подписи, как Симича попросили «немедленно заменить» югославского военного атташе из-за его якобы пробританских настроений. Месяц спустя Тимошенко открыто обвинил югославскую военную миссию в «прислуживании английским провокаторам», в том, что она вводила русских в заблуждение, уверяя, будто подписание соглашения «явится вкладом в дело мира, укрепит в югославах волю к сопротивлению и усилит сомнения немцев в необходимости нападения», а на самом деле
