– Тухулка, Аякс. Спасибо.
И снова – трупы.
Гаю Фламинию я так ничего и не сказала, не попрощалась даже. И что было говорить? Наверняка понял все парень, давно уже понял. Теперь эти трупы – на его совести тоже. Приглянулась смазливая беглая рабыня, закрыл глаза, не пошел к префекту. «Разве просто человек не может помочь другому – просто человеку?» Нет, мой Гай, не может, разве что в твоем Солнечном Царстве.
Тухулка? Что делаешь ты гладиаторской школе, этрусский бог?
Трупы…
– А ну стойте, такие хорошие, стойте – да не двигайтесь! Видал, какие молодцы – сами пожаловали! А ну!..
– Чего нукаешь? Это же Аякс, парни! Ослепли, что ли?
– Ого, одноглазый, где такую девчонку оторвал?
– Госпожа Папия! Госпожа Папия!
– …К Спартаку, молнией! Одно копыто здесь…
Меня никто не звал на Везувий, где разбили свой первый лагерь беглецы из школы Батиата. Я нужна была им в Капуе, в Риме, в Испании, но что делать девчонке на войне? Обуза – и только. Но я поехала. Сказавши «алеф», должно говорить «бейта».
Не горжусь. Но и не жалею.
– Папия! Папия! Папия!
Сильные руки оторвали от земли, небо стало ближе, глаза ослепли от бешеного летнего солнца.
– Папия! Мы свободны, понимаешь? Мы с тобой свободны!
– Эномай…
– Ты все-таки богиня, моя Папия! Столько лет… Что там лет! Всю жизнь мечтать, сходить с ума от ненависти, от тоски, каждый день умирать на потеху всякой сволочи… И тут появляешься ты. Появляешься – и мы свободны, свободны, свободны! Я все еще не верю, кажется, что это сон, я лежу на соломенном тюфяке в своей проклятой тюрьме, ты только что ушла, а завтра снова арена. И мне снится свобода. Свобода – и ты! Скажи, что это не сон, скажи!..
Мне снова захотелось жить.
Сейчас, из своего страшного далека, из пропасти седого Сатурна я вновь вижу залитый солнцем горный склон, невысокие пинии вокруг – и девчонку в мятой синей тунике, встретившую, наконец, своего бога. В этот миг ей не думается ни о чем – ни о войне, ни о мести, ни о том, что сказано лишь «алеф», а букв еще много, очень много.
Бог обнимает, бог шепчет ласковые слова, гладит растрепанные волосы, пытается обвязать их лентой, девчонка смеется, вытирает слезы…
Цветная мозаика на старом надгробии. Это было. Этого не отнимет даже смерть. Но сейчас я вижу и другое, то, что не могла заметить тогда, далеким летним днем. Учитель! Он стоит рядом – неслышный, невидимый, неотступный. Не спешит. Не мешает. Не торопит.
Не уходит.
Ему незачем вмешиваться. Его Ученица, Его бесхвостая обезьянка, вновь захотевшая жить, никуда не денется.
– Здравствуй, Спартак!
– Здравствуй, ангел!
Книга вторая
Везувий
– Тогда расскажи притчу, Учитель!
– Угу.
– Но если я не могу понять? Если я глупая?
– Люди вообще не слишком умны, Папия Муцила. Но дело не только в уме. Смогла бы ты объяснить молодой девушке, как сделать парня счастливым в их первую ночь? Не шевели ушами, обезьянка, я не шучу. Смогла бы, думаю. А вот, допустим, хламиномонада…
– Хламино… Учитель!
– Хла-ми-но-мо-на-да. Мелкая такая тварь, глазами не увидишь. Живет в воде, а размножается делением. Раз – и пополам, была одна, две стало. Объяснишь хламиномонаде, как осчастливить ее парня, которого вообще нет и быть не может?
– Я тебя уже спрашивала, Учитель. О людях. Ты и Твои братья нас не любите, завидуете нам, презираете, хотите отобрать у нас Землю. И все-таки приходите к нам, бесхвостым обезьянам. И Ты пришел!
– Объясню. Потом, если сама не поймешь. Права ты в одном: ум не только в понимании, но и в умении объяснить необъяснимое.
– Даже хламино… хламиномонаде?
– Даже ей. Итак, представь, что ты – кувшинка на реке. Зеленые листья, белый цветок… Представила?
– Угу.
– Твоя жизнь – посреди реки, вода обтекает тебя, уходит куда-то вдаль. А ты видишь одно и тоже – берег, близкий лес, небо в белых облаках. Что ты знаешь об этой реке? О том, что дальше – вверх и вниз по течению? Что ты знаешь о зиме, до нее ты просто не доживешь? Ты можешь придумать себе сказку, можешь расспрашивать проплывающих мимо рыб, но много ли знают они? А главное, что ты можешь изменить? Разве что сорваться со стебля – и погибнуть.
– Река – Время? Люди – кувшинки? А рыбы? Всякие… демоны, божки, духи, которым мы поклоняемся и пытаемся позвать на помощь? Но они тоже живут в реке и не знают берега? Могут проплыть немного вперед и назад – и все.
– А Я смотрю на вас всех сверху, с облака. Я вижу исток реки, ее устье, все притоки и старицы, вижу лес и поле за лесом. Не только вижу – могу спуститься вниз, и… Скажем, запрудить реку, отвести воду – или даже испарить ее, пустить белым дымом в Небеса. Но облака высоко, я не могу разглядеть каждую травинку.
– И чтобы спуститься вниз, в нужное тебе место, требуется храм Неведомого бога – и маяк?
– Умная обезьянка. Только спустившись вниз, Я перестаю видеть всю реку. Здесь – я немногим выше кувшинки. Разве что могу ее сорвать.
– Река – Время, люди – кувшинки… Речная долина – весь наш мир от начала и до конца? Значит, вся жизнь людей для Тебя, для Твоих братьев, для Отца – уже состоялась? То, что для нас, людей, Сегодня, для вас – одна из песчаных отмелей?
– Это и трудно понять кувшинке. История людей для нас и закончилась – и продолжается вечно. Есть исток реки, есть начало. Поэтому мы и приходим к людям.
– Строить запруды, отводить воду, пускать реку паром в Небеса? Или просто срывать кувшинки?
– Папия Муцила! Из-за таких любопытных, как ты, людей изгнали из Эдена! Иди к Моему младшему брату, он таких привечает!.. Впрочем, нет. Он слишком нетерпелив. Когда его не понимают, сразу же начинает сетовать на род людской, обещать всем геенну огненную со скрежетом зубовным. Сам виноват! Умные ему не по нутру, собирает вокруг себя полуграмотных недоумков, которые только и умеют, что повторять: «Да, равви! Сколь ты мудр, равви! Возьми меня в свое Царство, равви!» «Блаженны нищие духом»! Царствие Небесное для идиотов!..
– Когда Ты сердишься, Учитель, Ты всегда вспоминаешь Своего младшего брата. Вспоминаешь – но не желаешь говорить о нем. Почему?
Пальцы вцепились в жесткую холодную доску, до боли, до хруста, до онемения. Толчок, еще толчок. Комок, кляпом затыкающий горло, потяжелел, раздался вширь. Ни вздохнуть, ни глотнуть воды. Темно, холодно, душно.
Душно? Если бы только! Вонь такая, что носом лучше не дышать. Вот ты и на киликийской триере, девочка! Думала, лучше будет?
– Диктатура… Пятый думает, что сейчас времена Гая Гракха. Нельзя жить прошлым! Диктатуры боятся, само это слово после Суллы стало ненавистным.
