стали молить Бога. И каждый собрался просить то, о чем мечтал в сердце своим. Сказал первый: «Дай мне, Боже миску жирной похлебки!» И дано было ему. Второй же воскликнул: «Дай мне свободу, Боже!» И дана была ему свобода. Третий же, о похлебке мечтавший, устыдился и Бога, и спутников своих – и тоже попросил свободы. Но Бог, читавший в сердце его, даровал не то, о чем просил вслух, но о том, о чем мечталось…
– Похлебку? Нет, Папия Муцила, не так все случилось. Просивший о полной миске – получил, и моливший о свободе не ушел без награды. Третий же, и людей, и Бога обмануть решивший, получил все: похлебку и свободу – и был распят, сытый и вольный.
В зале общей немного народу оказалось. Только начался вечер, позже набегут. А может, и нет – много таберн в Помпеях, городишке славном, а здесь даже горячее не всегда подают.
Оглянулась. Есть!
Словно сговорились они – дядюшка Огогонус мудрствующий и его «волчицы». Целых две тут – толстая и костлявая. Ждут, когда я к свободе призывать начну, на смертный бой с Волчицей римской кликну. Или не ждут вовсе? Толстая винцо цедит, поди, не первую уже чашу, а костлявая не пьет, в уголке сидит… Эге! Синяк под глазом, еще один на щеке, царапина глубокая на шее. Отвоевалась, видать. Удивилась я даже – не терпит дядюшка Огогонус, когда работниц его обижают. Не уследил, видать.
Ладно!
Подошла, рядом села, плеснула из кувшина в пустую чашу. Отхлебнула. Дрянь винцо!
– Привет!
Даже головы не повернула костлявая, глазом не повела. Поглядела я на нее, уже со всем вниманием. Меня старше – и намного, бледная какая-то, да не просто бледная, с желтизной. Под туникой – ровно, словно и вправду всего мяса лишилась, один скелет остался.
– Новенькая, что ли? Хозяин прислал – вместо меня стараться? Или от себя работаешь?
На такое по всякому ответить можно. Потому задумалась я. Рубануть что ли сразу: «Плюнь на них всех, пошли со мной на Везувий»?
Пока думала, костлявая и сама отозвалась.
– Мною любуешься? Не бойся, такое нечасто у нас. Обычно спокойно работаешь. Главное, глаза закрыть, ни о чем не думать. Пусть себе ерзают, срам тешат! Пятерых-шестерых спокойно за ночь перетерпеть можно, если, конечно, гадости какой-нибудь не захотят. Вот захотел один вчера, а я сдуру не сразу согласилась. Как бил, сволочь!
Сплюнула прямо на пол, вина отхлебнула.
– Ничего, в «волчатнике» еще хуже. Там в ночь до двух десятков приходят, а еще днем, не поспать даже. Если тут удержишься, радуйся! Ты красивая, как погляжу, поначалу многие к тебе в очередь выстроятся. Не будешь дурой, сразу условия ставь: это делаю, а это – нет, даже когда вдвое заплатите. Если красивая, согласятся. Пороть себя не давай, много тут любителей, разве что если хозяин прикажет. И не спейся, легко тут в рабы к Вакху попасть! Чего морщишься, не привыкла еще?
Вдохнула я, потом выдохнула. И тут, значит, своя мудрость?
– В последнее время плохо стало. Похудела, как видишь, ничего не помогает, видать хворь внутри сидит. Худой на спине больно лежать, когда всю ночь работаешь. А если по-собачьи, руки устают.
Оглянулась она, на толстуху поглядела, снова сплюнула.
– Везет этой! Сотню пропустит – не почувствует. А ты, новенькая, привыкла, поди, одних богатеньких тешить? По одному за ночь, чтобы пощебетать сперва?
Встала я, чашу в сторону отставила.
– На Везувии вольные люди собрались. Слыхала? Там нет хозяев, там – свобода. Свобода, понимаешь?
Повернула голову костлявая, поглядела. Усмехнулась губами разбитыми.
– К разбойникам зовешь? Всю шайку под кустом тешить, ног не сводя? Или коз пасти, шерсть стричь, сыр вонючий делать? Нет, новенькая, от добра добра не ищут. Я тут, в Помпеях, при хозяине, при работе хорошей – и в тепле. Разве что кто богатый замуж бы взял, чтоб не делать ничего, спать да жрать днями целыми. Только скучно станет, привыкла уже мужчин каждую ночь нюхать. Свобода! Распугают твои разбойники всех гостей, оголодаем, за пол-асса станем стараться – и будет тебе свобода. Поняла?
Вновь задуматься пришлось. Поняла ли?
– Угу.
Ошиблись мы? Иногда тоска черная накатывает – чаще всего ночами осенними, когда не спится, когда волны штормовые о берег близкий бьют. Прав был дядюшка Огогонус, у каждого из нас струны имеются – и каждому свое требуется. Учителю был нужен мятеж. Увидел Он маленькую затравленную обезьянку, что от ненависти бессильной умирала, улыбнулся, тронул пальцем струну.
А мой Эномай? Крикс? Ганник, Каст, все остальные?
А Спартак?
Выходит, у каждого из нас – своя свобода? И не дашь ее всем, не подаришь, даже зубами не выгрызешь?
Трудно дождаться утра в такую ночь.
– …Так точно. Понимаю. Терций. Разреши доложить, Папия?
– Докладывай, Терций.
«Моему хозяину – здравствовать и радоваться!
Торговые дела наши идут, но без особой спешки. Товар вчера прибыл в Капую, пять повозок. Нарочный, что меня известил, человек бывалый, много лет торговал. Товар он видел, подсчитал и оценил. Кажется, купцы, что с нами дела ведут, и вправду нас не считают себе равными и к сделке нашей всерьез не относятся. Повозки недогруженные, каждую лишь на четыре пятых наполнили. Товар наскоро набрали, какой поблизости был, тот же, что со склада взят, тоже не из лучших. Все говорят, иного не было, весь за море послан.
Так кажется, мой хозяин! Но шестой повозки нет, хотя нарочный точно знает: велено ей быть. Те, что повозки везут, уверены, что ее просто забыли, не стали грузить, потому как и без нее сторгуемся. Говорят и другое: назначен над повозкой этой старшой и товар набирать отправлен. А вот куда, никто не знает…»
– Квинтилий Басс, Квинтилий Басс… Узнать бы, кто это!
– Не наше это дело, госпожа Папия. Сама говорила: глаза мы с тобой. Глаза да уши. Чего видим, то и рассказываем, а наши на Везувии пусть сами головы ломают. Ты девка, конечно, боевая, и я тоже жизнь повидать успел, но чего мы делах военных понимаем? Что есть, то есть: пять неполных когорт, не спешат, народец так себе. А если шестая появится, ее парни лохматого нашего, Публипора Апулийца, враз приметят. Прав Спартак, и ты права: римляне нас не то что за вояк, за людей не считают. Какие уж тут хитрости?
– Нет-нет, Аякс. Мы – глаза, но глаза должны не только смотреть, но и видеть. А мы пока не видим. Ну, представь, что ты претор Клавдий Глабр…
– Ага, уже.
– Я не шучу, мой Аякс. Зачем мы ему нужны?
– Не зачем, а где, Папия. На кресте мы ему нужны. Нас на крест, его – в консулы на следующих выборах.
– Да! Ему нужно не просто разогнать толпу разбойников у Везувия, ему нужна победа – настоящая, чтобы и пленные, и кресты. Но он знает: разбойники – люди легкие. Дунет ветер – ищи их по всей Италии. Значит, он постарается, должен постараться. И кроме того… Вообрази, что ты на арене.
– Катись ты, госпожа Папия, извини на добром слове! То претором себя представь, то на арене… Это ты к чему? А, понял! Заставляют меня драться со слабаком, «ячменником» паршивым? А я…
– Если ты сам «ячменник», то станешь драться с ним вполсилы, одной рукой. Но ты не «ячменник», ты опытный боец.
– А то! Хм-м… Верно, опаска у меня будет. Слабак-то он слабак, а вдруг?
– Претор Клавдий Глабр – тоже опытный боец, пусть и Юпитера за бороду не держал. Он просто не сможет воевать одной рукой. Найди мне шестую когорту, Аякс! Найди, это очень важно!
– Ага, найди. В этих паршивых Помпеях только уд глиняный найти легко – и девок срамных… Я тебя еще
